Она, дрожа, не в силах вымолвить слова, показала горбуну на красные пятна: одно — на груди, другое — на животе. Красные точки. Ранки. Вишневые тонкие, вниз, на простыни, стекающие струйки.

Ее взгляд спрашивал, умолял. Ее рука указывала.

А сердце ее знало. Ему не надо было ответа.

— Что ты хочешь услышать? — грубо спросил художник. — Я нарисовал то, что должен был нарисовать. Я так увидел. Это прочиталось на твоем теле, как красный иероглиф. Больше я не смогу тебе ничего объяснить. Когда я делал с тебя набросок там… в Мулен де ля Галетт… это уже проступило, эти алые пятна. Может, это и не кровь вовсе. А клюквенный сок. Сейчас же Большой Карнавал. Вымажись вишневым ли, клюквенным соком и пойди на праздник. И пляши. Пляши до упаду. И все образуется. Я же не злой вестник. И я не хочу твоей смерти. Я же любил тебя. И люблю. И еще напишу тебя много раз. Если… — он бросил взгляд на железное обручальное кольцо, обнявшее ее безымянный палец, — если твой муж мне позволит.

— Это не граф, — испуганно сказала Мадлен.

— Скорейвсего, — пожал плечами горбун. — Весь Пари знает, что сегодня у графа свадьба. Он гуляет с молодой женой во дворце герцога Феррарского, на прудах. Собираешься туда?

Грубость художника ее не удивляла. Они все такие.

— Собираюсь. Праздник у герцога уже начался?..

— А он и не прекращался никогда, — хохотнул горбун. — Сколько Пари стоит, столько веков в Феррарском дворце идет гулянье. Окрестные парки и пруды такого понавиделись, такого… Идем?

Она посмотрела на Кази. Черноволосая сумасшедшая поникла головой на сложенные на столе руки, дремала, бормотала во сне. Из опрокинутой чашки на скатерть выливался крепкий бергамотовый чай, распространяя аромат дальних океанских островов.

— Идем, — твердо сказал Мадлен. — Пока Кази дремлет, я возьму кое-что. Мне надо собраться как следует. На Карнавале надо быть во всеоружии.

Она побежала в спальню. Кто это хотел, чтобы она была на Карнавале в маске льва?! Львицы?! Светской, блестящей, победительной Львицы, Царицы, от взгляда которой все повергаются в трепет, падают наземь и дрожат, и кланяются ей, и с восторгом глядят на нее, и шепчут ей славословия, молитвы, и поют гимны и песнопения?!.. Маска… Маска Льва… Кто ей сделает ее?!.. Она так и останется мечтой…

Она бросила взгляд на подоконник.

На подоконнике, небрежно свешиваясь лентами до полу, валялась маска льва, искусно пошитая, сметанная из желтого бархата, из коричневых и охристых лоскутьев кожи и замши, с вытаращенными зелеными глазами — о, стразы, почти как настоящие изумруды!.. — с торчащими ушами, с разметанной во все стороны золотой дерзкой гривой.

Мадлен осторожно, не веря, взяла маску и ощупывала ее.

Этого не может быть. Кто-то подслушал ее мысли. А может быть, это Куто?! Ведь она бормотала во сне. Она несла Бог знает какую чушь, а он, так любящий ее, все досконально запомнил и выделал ей желанную игрушку к празднику. Или… это барон?! Издеватель. Насмешник. Она спала долго… после Перигора. Бредила. И он решил над ней посмеяться. Она наденет эту маску, а там… в ее лицо вопьется отравленная игла. Или сработает невидимое и неслышное взрывное устройство. Барон способен на все. Нет, она не наденет.

Лев подмигнул ей изумрудным глазом.

Он будто говорил ей: ну, ты и дура, Мадлен. Выдумай-ка что-нибудь получше.

Господи… Господи, неужели она ее сделала сама?!.. В пьяном угаре… в дыму, в волнах горя… тоски… подавленной гордости… жажды праздника, счастья, величия во что бы то ни стало?!..

Она рывком надела маску.

Обернулась. Поглядела в зеркало.

Шикарный лев. Грозный.

Ну же, Мадлен, зарычи.

— Р-р-р-р-р! — сказала она себе перед зеркалом и расхохоталась.

Все отлично! Она явится во дворец львицей. Пустынной, великой львицей. Львицей-Царицей. И она ничего не будет делать. Она просто ляжет у ног герцога. И зарычит. И все услышат ее рык. И настанет тишина. И все расступятся. А она встанет и будет танцевать. Она будет приглашать на танец Льва всех подряд. Всех, кого подхватит под руку на лету, в страшном танце. Всех своих поганых любовников. Всех жирных магнатов. Всех трясущихся алчных стариков с отвисшими ослиными челюстями. Всех желторотых богатеньких юнцов с надменно вздернутыми губками, что истязали ее в тысяче постелей, а потом платили ей по счету, сколько им заблагорассудится, а она корчилась в бессчетных ванных, записывая украдкой в тетради все, что они болтали, выполняя приказ барона. Всех, кто ее мучал, кто ее терзал, кто смеялся и глумился над ней — весь свет, что зовется в Пари высшим.

Они еще не знают, что на Карнавал придет Львица-Царица и будет танцевать с ними, даже если они этого танца не захотят.

И, кружась с ними по ледяному паркету огромного зала, пытаясь заглянуть под ее страшную маску, они вдруг почувствуют, чем пахнет этот танец.

Он пахнет Львом, господа.

Настоящим, хищным, живым львом.

А со львом лучше не шутить. Он сам с вами пошутит.

Она вышла в маске льва в гостиную, к горбуну и Кази. Горбун сначала отшатнулся, потом поднял вверх оба кулака.

— Великолепно! То, что надо! Ты неотразима!

Мадлен сорвала маску, сухо бросила:

— Идти так идти. Вперед.

И они, разбудив Кази, растолкав ее, принарядив, во что придется, пошли вперед.

И Мадлен пошла на Великий Карнавал в платье из золотой парчи, ведь лев золотой, и у нее волосы золотые, и туфельки, те самые дешевые туфлишки от старухи Дюпле, были, как всегда, на ней, — и в необъятном баронском гардеробе, для нее, шлюхи, предназначенном, она, порывшись в ворохе одежд, отыскала блестящий наряд — слишком открытая грудь, спина почти обнажена, до ямочек на пояснице, шлейф длинный, а спереди подол коротко вздернут, выше колен, и во всей красе видны оленьи, дразнящие, бегущие легко ноги, — натянула на себя плотную, обтягивающую ткань, еле влезла в узкую трубу осиной талии, — вот ты и Царица, Мадлен. Царствуй, коли сможешь. Это должен быть твой самый победный Карнавал.

И жених и невеста пусть пялятся на мужа и жену.

Она все равно опередила Куто.

Так, как и хотела.

И не забыть взять из спальни проклятые тетради с записями.

Она утопит их в самом красивом пруду близ герцогского дворца.

Она ступит ногой в золотой туфельке на хрупкий лед; наклонится; увидит свое отраженье в воде. Бросит в воду шкатулку с привязанным камнем.

И утки подплывут к ней, требовательно крякая, и будут, вертясь и окуная в воду то клюв, то хвостик, глядеть на нее круглыми оранжевыми глазами, прося хлеба, опять хлеба, опять еды, ласки и любви.

Дворец герцога Феррарского горел белесым опалом среди голых черных парковых деревьев. Из высоких окон брызгал яркими потоками безумный свет — лимонно-желтый, лунный, слепяще-белый, игриво-розовый. Люстры заливали светом залы. Через стекла и отдувающиеся сквозняками легкие шторы были видны проносящиеся в танце тени. Карнавал был в разгаре. О, господа, сегодня свадьба графа Анжуйского. А вы видели его невесту? О да, этакая лошадь. Зато хозяйка будет хорошая. И никогда не изменит. А вы слышали, что бывшая любовница графа, эта… правда?.. клянусь… не может быть!.. вот это игра, милочка… стоит свеч… побожитесь… святой истинный Крест… а она нынче на Карнавале будет?.. Бьюсь об заклад…