рассказам; так, от Сервантеса, Бальзака и Филдинга он переходил к Полю де Коку, к Дюма-отцу, который имел на своей совести «Графа Монте-Кристо».

Кроме изящной литературы, Маркс отдыхал еще в совершенно иной области духовного творчества. В дни душевных огорчений и тяжких страданий он часто искал убежища в математике, которая оказывала на него успокоительное влияние. Мы оставляем в стороне вопрос, действительно ли он сделал в этой области самостоятельные открытия, как утверждали Энгельс и Лафарг; математики, которые рассматривали оставшиеся после него рукописи, держатся другого мнения.

При всем этом Маркс не был ни Вагнером, который, запершись в своем музее, видел свет лишь по праздникам и то издали, ни Фаустом, в груди которого жили две души. Его любимым выражением было «работать для мира»; тот, кому дана счастливая возможность посвятить себя научным задачам, должен применить свои знания на пользу человечества. Этим Маркс освежал кровь в своих жилах и мозг в своих костях. В кругу своей семьи и друзей он был всегда самым общительным, веселым и остроумным собеседником; из широкой груди его часто раздавался раскатистый смех, и тот, кто искал в нем «доктора красных ужасов», как стали называть Маркса со времени Коммуны, видел пред собою в действительности не мрачного фанатика или не кабинетного ученого, живущего в облаках, а человека жизни, отзывчивого на разумную беседу по всем вопросам.

Читатель его писем поражается порою тому, как этот богато одаренный дух легко и незаметно переходил от высокого напряжения бурного гнева к спокойной глубине философского созерцания. Это свойство, по-видимому, поражало и внимавших ему собеседников. Так, Гайндман писал следующее о своих разговорах с Марксом: «Когда он с резким возмущением говорил о либеральной партии и в особенности об ее ирландской политике, то небольшие, глубоко сидящие глаза старого бойца загорались; его густые брови стягивались, широкий сильный нос и лицо подергивались от возбуждения, и он изливал целый поток сильных и резких выражений, подсказываемых ему огнем его темперамента и удивительным знанием нашего языка. Контраст между его возбужденностью в минуты сильного гнева и спокойным переходом к изложению своих взглядов на экономические события современности сильно бросался в глаза. Он переходил без всякого видимого напряжения от роли пророка и горячего обвинителя к роли спокойного философа, и я сразу знал, что пройдут многие годы, прежде чем я перестану чувствовать себя в этой области учеником по отношению к нему».

Маркс держался вдали от так называемого общества, хотя был гораздо более известен в буржуазных кругах, чем за двадцать лет до того. Внимание Гайндмана привлечено было к Марксу благодаря одному консервативному члену парламента. Но дом Маркса сделался в начале семидесятых годов центром очень живого общения, как своего рода «убежище справедливости» для эмигрантов Коммуны, обретавших там всегда совет и помощь. Этот неспокойный народец причинял, однако, немало неприятностей и хлопот; когда они постепенно рассеялись, жена Маркса, при всем своем гостеприимстве, вздохнула с большим облегчением: «Довольно нам их».

Но были все-таки исключения. В 1872 г. Шарль Лонге, бывший член совета Коммуны и редактор официальной газеты Коммуны, женился на Женни Маркс. Он не сошелся так тесно с семьей жены, ни в личных отношениях, ни в политике, как Лафарг; но он тоже был дельный человек. «Он кипит, кричит и спорит по-прежнему, — писала как-то о нем жена Маркса. — Но к чести его я должна сказать, что он очень аккуратно дает уроки в Королевском колледже, и его начальство довольно им». Счастливый брак Лонге был омрачен смертью первого ребенка; но тогда уже подрастал «жирный, плотный, великолепный мальчик» на радость всей семьи, и в особенности дедушки.

Супруги Лафарг были тоже эмигрантами Коммуны и жили по соседству с Марксом. Они имели несчастье потерять двоих детей в раннем возрасте; под тяжестью этого удара судьбы Лафарг забросил свою врачебную практику, считая, что она требует известной доли шарлатанства. «Очень жалко, что он изменил дедушке Эскулапу, — говорила жена Маркса. Его фотолитографское заведение не очень процветало, хотя Лафарг, который, к счастью, питал всегда самые радужные надежды, работал как негр, и жена была ему неутомимой, бодрой помощницей». Все же трудно было бороться с конкуренцией крупного капитала.

И у третьей дочери Маркса был в это время французский поклонник в лице Лиссагарэ — он позднее написал историю Коммуны, в рядах которой боролся. Элеонора Маркс, по-видимому, относилась к нему благосклонно, но отец сомневался в солидности жениха; после долгих колебаний из этого ничего не вышло.

Весною 1875 г. семья Маркс снова переменила квартиру, но не часть города; они переселились в дом номер 41, Maitland Park Road, Haverstock Hill. Там Маркс прожил свои последние годы, и там же он умер.

Германская социал-демократия

От того кризиса, который испытали все другие ветви старого Интернационала, превратившись в национальные рабочие партии, германская социал-демократия была пощажена именно потому, что уже с самого начала развилась в национальных рамках. Через несколько месяцев после провала женевского конгресса, 10 января 1874 г., она праздновала свою первую большую победу на выборах в рейхстаг: она завоевала 350 000 голосов и девять мандатов, из которых три достались лассалевцам и шесть эйзенахцам.

Последний и самый яркий свет на причины гибели старого Интернационала проливает то обстоятельство, что Маркс и Энгельс, руководители генерального совета Интернационала, с трудом могли прийти к соглашению даже с той расцветающей рабочей партией, которая по своему происхождению должна была бы пользоваться их наибольшим доверием и ближе всего стояла к их теоретическим воззрениям. И они не безнаказанно бродили под пальмами: они обозревали события со своего интернационального сторожевого поста, и это мешало им проникать вглубь жизни отдельных наций. Даже восторженные поклонники, которые были у них во Франции и в Англии, признавали, что они не вникли до конца в условия английской и французской жизни. И по отношению к Германии они никогда вполне не осваивались с нею с тех пор, как покинули свою родину; в частности, в области партийных вопросов их суждения постоянно затемнялись непреодолимым недоверием к Лассалю и ко всему, что было связано с его именем.

Это проявилось особенно ясно, когда в первый раз собрался новоизбранный рейхстаг. Из шести эйзенахских депутатов двое, Бебель и Либкнехт, сидели еще в тюрьме; выступление же других четырех, Гейба, Моста, Мотеллера и Вальтейха, вызвало глубокое разочарование даже среди их собственных сторонников. Бебель пишет в своих «Воспоминаниях», что ему с самых различных сторон горько жаловались на то, что трое лассалевцев, Газенклевер, Газельманн и Реймер, значительно опередили в парламентских успехах этих четверых. Совершенно