— Ну, мы знаем, как она зарабатывала себе на жизнь, разве нет? — сказал Мейер. — Она была танцовщицей.

— Ну да.

— Почему мы должны думать, что она зарабатывала на жизнь каким-то другим способом?

— Ну, вы говорили про кокаин и спрашивали, сколько денег было в обороте…

— Да, но вы сказали, что она не получала прибыли с продажи кокаина.

— Это верно.

— У нее был побочный заработок где-нибудь еще? — спросил Карелла.

— Мне ничего не известно про ее побочный заработок.

— То есть у нее был побочный заработок, да?

— Уф, разве я так сказала? — спросила Лонни, округляя глаза.

— Вы ясно дали понять…

— Вы меня не так поняли, Стив.

— Откуда шел ее побочный заработок? — спросил Карелла.

— Какой побочный заработок?

— Давайте с самого начала. Что вы имели в виду, когда сказали: «Как она зарабатывала себе на жизнь?»

— Ее работу танцовщицей, — ответила Лонни.

— Я не об этом вас спрашиваю.

— Я не знаю, о чем вы спрашиваете.

— Я спрашиваю, как она зарабатывала дополнительные деньги?

— Кто говорил про это?

— Мне показалось, что вы это подразумевали.

— Случается, — сказала Лонни, — что артисты иногда танцуют в ночных клубах или еще где-нибудь. Одновременно танцуя в шоу.

— Угу, — сказал Карелла. — А Салли танцевала в ночных клубах?

— Нет. По крайней мере, я не в курсе.

— Тогда что же она делала?

— Я только сказала, что… — Лонни покачала головой.

— Вы сказали, что она делала что-то, зарабатывая тем самым себе на жизнь. Что?

— Это очень распространено у нас в городе, — сказала Лонни.

— Что распространено?

— Если Салли повезло поучаствовать, тем лучше.

— Повезло в чем?

— Это даже не противозаконно, насколько мне известно, — сказала Лонни. — Никто от этого еще не пострадал.

— О чем мы говорим? — спросил Мейер. Можно было подумать, что она имела в виду проституцию, но она наверняка знала, что проституция противозаконна. Да и разве от нее не страдают?

— Объясните нам, что вы имеете в виду, — попросил Карелла.

— Я ничего не должна вам объяснять, — сказала она и сложила руки на груди, как надувшая губы шестилетняя девочка.

— Мы можем вызвать вас повесткой в суд и там заставить отвечать на наши вопросы, — предупредил Карелла. Он подумал, что, если эта уловка срабатывала тысячу раз прежде, может сработать и теперь.

— Вызывайте, — сказала Лонни.

На стоянке полицейских автомобилей Браун с удивлением обнаружил ту же самую колымагу, на которой они ездили в прошлую субботу. Подойдя ближе, он увидел Клинга, ползающего под задним сиденьем.

— Я же говорил им, что не желаю больше садиться в эту развалюху, — сказал он Клингу. — Что ты там делаешь?

— Вот она! — воскликнул Клинг.

— Что там такое?

— Сережка Эйлин, — сказал он, показывая ему золотое колечко.

Браун кивнул.

— Хочешь сесть за руль? Ненавижу эту машину.

— Ладно, — кивнул Клинг.

Он положил сережку в карман пальто, смахнул пыль с колен и сел за руль. Браун расположился на пассажирском сиденье.

— И дверь плохо закрывается, — сказал Браун, хлопая дверью еще и еще, пока та наконец не закрылась, как положено. Он включил обогрев; печка принялась греметь и лязгать. — Потрясающе, — проворчал Браун. — Куда держим путь?

— В Даймондбэк, — сказал Клинг и завел мотор.

— Потрясающе, — повторил Браун.

В полицейском департаменте ходила такая поговорка: если хочешь, чтобы тебя в этом городе убили, то в середине августа, в субботу, в двенадцать часов ночи будь на углу Лэндис-авеню и Портер-стрит. Браун и Клинг радовались, что доехали до этого самого угла в двенадцать часов дня в середине морозного февраля, но перспектива побывать в районе, известном как Даймондбэк, их в восторг не приводила. Брауну здесь нравилось даже меньше, чем Клингу. Даймондбэк, он же восемьдесят третий участок, был населен почти исключительно чернокожими, и многие здешние жители считали, что черный полицейский — это худший в мире полицейский. Даже честные граждане — а они сильно превосходили числом сутенеров, толкачей, наркоманов, вооруженных грабителей, воров и проституток — считали, что, если возникнут проблемы с законом, обращаться лучше не к черному собрату, а к белому копу. Черный полицейский, он вроде исправившейся проститутки — сухой и жесткий.

— Как зовут этого парня? — спросил Браун.

— Эндрю Флит, — ответил Клинг.

— Белый или черный?

— Черный, — сказал Клинг.

— Потрясающе, — пробормотал Браун.

Последним известным местом проживания Флита была грязная многоэтажка, стоящая в ряду таких же грязных домов на авеню Сант-Себастиан, которая начиналась в восточной части парка Гровер, затем бежала на северо-восток через тринадцать кварталов между Лэндис и Айсола-авеню, чтобы вдруг превратиться — необъяснимым образом — в другую магистраль по имени Адамс-стрит, названную, по-видимому, в честь второго президента Соединенных Штатов или даже шестого. Сант-Себ, как фамильярно называли ее все в округе, в тот вторник выглядела особенно мрачной. В этом городе районы бедняков всегда легко отличить от других, потому что улицы здесь чистят и посыпают песком в самую последнюю очередь, а мусор, особенно в плохую погоду, разрешено накапливать до бесконечности — видимо, в качестве стимула к росту численности крысиного населения. В Даймондбэке обычное дело увидеть крыс размером с кошек, смело шагающих по тротуару даже в полдень. Был как раз полдень, десять минут первого, когда Клинг припарковался у сугроба возле дома Флита. Крыс в поле зрения не оказалось, но все мусорные баки по улице были переполнены, и тротуар был завален рыхлыми грудами отходов, по большей части давно вмерзших в лед. Здешние обитатели не пользовались пластиковыми мешками для мусора. Пластиковые мешки для мусора стоят денег.

Двое пожилых чернокожих мужчин грелись у костра, горящего в распиленной железной бочке из-под бензина. Браун и Клинг направились к подъезду. Мужчины сразу поняли, что Браун и Клинг — детективы. Почуяли. Браун и Клинг тоже сразу поняли, что двое у бочки сразу поняли, что они — детективы. Мужчины не смотрели на Брауна и Клинга, пока те поднимались по ступенькам к двери. Браун и Клинг не смотрели на мужчин. По негласному правилу, если не делаешь ничего плохого, вам нет друг до друга никакого дела.

В маленьком вестибюле они осмотрели почтовые ящики. Только на двух из них имелись таблички с фамилиями.