была жаркая. Судя по всему, я вошла в самый разгар спора. Патрисия и Клодин, медсестра лет сорока, стояли друг перед другом, как собаки, приготовившиеся к схватке. Из-за их спин на меня искоса поглядывали три другие сотрудницы. Супердружелюбная атмосфера. Не успела я открыть шкафчик, как наступление началось.

– И ей еще хватает наглости вести себя так, будто она к этому не имеет отношения!

Палец Клодин был направлен на меня. Тревожные складки в уголках рта, кожа с красными прожилками, мешки под глазами – вид совершенно измученный.

– Оставь ее в покое, – приказала Патрисия.

– А чего ты ее защищаешь? Вся эта чушь про манифестацию не на ровном месте появилась! Кому пришло в голову превратить карнавал в революцию? Весь этот цирк – из-за нее!

Патрисия надела куртку и аккуратно застегнула все кнопки до самого верха.

– Не говори ерунды.

Но медсестра выпятила нижнюю челюсть и схватила меня за плечо:

– Это ты во всем виновата!

Я попыталась отбиться:

– Честное слово, я тут ни при чем!

Ее лицо, искаженное злобой, было просто чудовищно, я перепугалась до смерти. Стояла, вдавившись в шкафчик, и отступать было некуда. Я даже всерьез подумала, что сейчас она мне врежет. Но тут Патрисия, не теряя самообладания, встала между нами и толкнула Клодин так сильно, что та рухнула на скамейку.

– Хватит! – рявкнула Патрисия хриплым голосом. – Маргерит не виновата. Недовольство росло так давно, что ты уже даже не в состоянии понять: то, что происходит, должно было произойти.

– Правда, Клодин, вообще-то нам давно надо было как-то отреагировать, – подхватила сиделка, с которой я никогда не работала. – Резиденты предложили протестовать, чтобы помочь нам. Им тоже это надоело… Ведь мы все в одной лодке.

Медсестра опустила глаза и уставилась на свои руки, шершавые от непрекращающегося мытья и уборок. После этого она торопливым шагом вышла, бросив через плечо:

– Если вы думаете, что все исправится просто потому, что мы начнем жаловаться, то вы – кучка несчастных дурочек!

Дверь за Клодин с грохотом захлопнулась, и ее гнев повис в воздухе подобно облачку пара.

Я опустилась на скамейку, потрясенная до глубины души. Не знаю, что поразило меня больше: то, что Клодин обвинила в назревающем восстании меня, или то, что Патрисия, которую я считала холодной, суровой и неприступной, вдруг встала на мою защиту.

Я вышла на улицу, в полную темень. Тяжелые ворота расступились, морозный воздух наполнил легкие, оживляя меня и встряхивая. Я быстро зашагала к автобусной остановке. Зима забралась мне под куртку, и это было здорово после раскаленной жары «Бель-Эйр». Я притопывала ногами, чтобы согреться, и вдруг в голос расхохоталась при мысли о моих дорогих старушках, которые замышляют революцию вместо того, чтобы спокойно жевать фруктовое пюре, сидя перед телевизором за просмотром «Любовного огня».

– И часто ты так хохочешь одна в темноте?

Сердце дрогнуло, и я в буквальном смысле подпрыгнула. В темном углу остановки стоял Ромен и смотрел на меня своим непроницаемым взглядом.

– Черт, ну ты меня и напугал! Чуть сердце не разорвалось! Мог бы сказать, что ты здесь.

Губы его растянулись в насмешливой улыбке – конечно, насмехался он надо мной.

Приехал автобус.

– Главное – не прекращай смеяться! – обернувшись, бросил мне Ромен.

Двери за ним закрылись, а я так и не придумала, что крикнуть в ответ.

Глава 17. Медленный яд

Не знаю, почему я вдруг вспомнила Май 1968‐го. Об этом периоде своей жизни я обычно не говорю.

Точнее, никогда не говорю.

Видимо, потеряла бдительность среди всех этих горемык, которые только и знают, что галдеть, – ну чисто дети. Но стоило сказать, что я в этом участвовала, и начались расспросы. Всем стало интересно, как там все происходило и почему. Мне кажется, это было так давно, и все-таки… Когда в памяти возникло то время, когда в памяти возник он, вспышка оказалась такой яркой, что я едва не ослепла. Слышала отголоски разговоров вокруг, но сама была не здесь.

Я испытала боль, которой совсем не ожидала. Я-то искренне полагала, что давным-давно похоронила прошлое. А ведь оно повлекло за собой столько последствий! И не тот ли самый момент из прошлого привел меня в итоге сюда?

На следующий вечер Маргерит заглянула со мной поздороваться. Вид у нее был встревоженный: как будто почувствовала, что я глубоко погрузилась в воспоминания и теперь не сразу смогу всплыть обратно на поверхность. Она застыла на пороге.

– Я уже ухожу и вот зашла посмотреть, все ли у вас в порядке.

Я была в ночной рубашке и вдруг почувствовала себя хрупкой и беспомощной на своей медицинской кровати. И разозлилась за это на девочку-сиделку.

– Да-да, все в порядке. Как видите, я все еще способна переодеться самостоятельно!

Я говорила сухим тоном, намекая на то, что она может идти себе дальше. В конце концов, имею я право спокойно предаться воспоминаниям, чтобы никто меня не отвлекал? Но она в ответ улыбнулась той особенной улыбкой, которая означает: «Можете говорить что хотите, меня так просто за дверь не выставишь!», и внезапно я поняла, что мне больше не хочется, чтобы она уходила. Я попросила ее войти.

– Только ненадолго, – сказала она, шагнув через порог. – У меня закончилась смена, и я просто труп!

Я не стала с ней спорить, выглядела она и в самом деле не очень. Под глазами серые круги, и все лицо как-то осунулось.

– Они вас слишком сильно нагружают. Если вы и дальше будете так вкалывать, то скоро сломаетесь.

Она рухнула на единственный в комнате стул.

– По идее, на следующей неделе должно стать поспокойнее, все сотрудники будут на месте.

– Думаете, тогда все наладится?

Лично я в этом сомневалась. Когда оказываешься здесь взаперти, как я, можно сколько угодно смотреть по сторонам и наблюдать. И то, что я здесь вижу, не вызывает ощущения, будто все к лучшему в этом лучшем из миров. Но я промолчала.

– Я зашла к вам еще и потому, что вчера вы показались мне очень… грустной. – Маргерит не сразу подобрала нужное слово. – Ну, помните, когда заговорили про Май шестьдесят восьмого.

А она проницательна. В голове закружились обрывки образов, и я подумала: а что, если…

– Вам было бы интересно об этом узнать?

Она хлопнула ресницами в знак согласия, и я сказала себе: ну а что такого? Возможно, если хоть немного рассказать о том, что тогда происходило, ко мне вернется сон?

И я принялась разматывать свою историю: тянула за нить в надежде добраться до середины запутанного клубка.

– Май шестьдесят восьмого… Это было так давно. Мне тогда только исполнилось тридцать пять. Я уже лет пятнадцать преподавала и вела вполне благопристойную семейную жизнь. Муж мой тоже был учителем, работал в маленькой коммуне. Я была родом из рабочей семьи, поэтому очень быстро оказалась в гуще событий. Правда, от настоящего эпицентра, который