монет не возьмёт. Да и зачем вы нас подводите: король шведский запрещает брать православным священникам деньги за совершение служб.

– Да, да я совсем забыл, – смутился офицер. – А на обустройство своей церкви поп может взять?

– Нам не нужно привлекать внимание богатством, пока вы, шведы, находитесь на этих землях. Первый же лансман отберёт дорогие праздничные облачения, солдаты отнимут диксос и потир[39], если первый будет серебряный, а не из олова, а второй – не деревянный; а возмутимся – ещё превратят православный храм в очередную конюшню.

– Это верно, – вздохнул Берониус. – Кстати, своим рейтарам я никогда не позволял так поступать. Не надо гневить Его, – ритмейстер указал длинным указательным пальцем в небо. Как же быть? Вы спасли меня, и я обязан отблагодарить отца Иоанна! Слушай-ка, давай я ещё подучу тебя говорить по-шведски – и устрою в училище в Нотебурге, там комендантом мой старинный приятель – майор Граве. Да, ты православный. Но разрешил же в своё время наш король оставить один католический монастырь в Швеции, я, кстати, в твоём возрасте даже учился у его монахинь. Почему же мой друг Граве не прикажет принять в качестве исключения одного православного ученика – поверь, с Францем спорить не посмеют. Мы вместе прошли через много битв. Он не умеет спорить, способен только бить да резать – кто ж его решится разозлить! Не бойся, это мы с ним так шутим. Пугаем глупых толстых бюргеров. Представь только: ты окончишь школу и получишь должность в Ореховском уезде! Перед тобой откроется возможность сделать карьеру.

– Благодарю, гере Берониус, но моё дело – сменить отца, когда придёт пора. К тому же, чтобы иметь какие-то возможности на службе, надо перейти в лютеранство, как сделали некоторые русские дворяне, склонившиеся перед вашим королём. Для меня предать веру невозможно. Это всё, что осталось у нас своего на Ижорских землях.

– Хорошо, хорошо, юный упрямец, – махнул рукой ритмейстер. – Жаль, что тебя сейчас не слышит ваш московский обер-поп, он бы обязательно нашёл для тебя награду! Я что-нибудь придумаю сам, а ты, пока отец не заедет, всё равно останешься жить у меня. Не могу рисковать твоей жизнью, отпустив одного, без денег, искать отца. Он же объезжает пустующие приходы?

– Да, взамен умерших священников. Вы же не разрешаете назначать новых из нашего царства. Вот и приходится отцу почти постоянно быть в дороге – люди рождаются, женятся, умирают. Их надо крестить, венчать, отпевать.

– Да, да. Правда, лично я ничего не запрещаю и не разрешаю. Я просто командую своими рейтарами. Ладно! Но ты, сам того не зная, подсказал мне сейчас, как отблагодарить твоего уважаемого батюшку, – вдруг повеселел ритмейстер. – Ну, иди на квартиру, а я займусь своими рейтарами. Распустились, наверное, без моей муштры.

И, гордо вскинув голову, бравый ритмейстер быстрым шагом направился к шанцам.

Поп Иоанн смог заехать в Ниеншанц только через месяц. Каково же было его удивление, когда на подъезде к крепости он застал сына, фехтующего на шпаге с господином Берониусом.

Василий объяснил возмутившемуся было отцу, что швед учит его отбиваться от разбойников, но это не потушило родительского гнева. Он тут же напомнил чаду: духовное лицо не имеет права брать в руки холодное оружие. Тогда Берониус по-своему «успокоил» разволновавшегося священника, объяснив, что научил парня ещё и бою на палках, и стрельбе из пистолета.

Не дав опомниться своему спасителю, которого ритмейстер громогласно и вполне искренне именовал не иначе как достойнейшим из всех пастырей Божиих, офицер в самых цветистых выражениях, на которые только был способен, выразил благодарность за своё исцеление и заявил, что хочет передать отцу Иоанну ценный дар.

Все возражения были отвергнуты весьма решительно – но Якоб Берониус буквально потащил священника за собой в крепость, в которую русских обычно не пускали без особого разрешения. Остановившись у конюшни, он крикнул дежурного рейтара – и вскоре тот вывел прекрасную, серую в белых яблоках лошадь.

– Вам приходится много перемещаться, падре, простите, пастор, простите, поп Иоанн, – смутился старый рубака, запутавшись в обращении к русскому священнику. – А когда запряжёте в телегу лошадку, путь станет короче. Прекрасную телегу я тоже, кстати, приготовил. Будем считать это моим даром человеку, который служит Господу!

Отец Иоанн был обескуражен. Конечно, ему, объезжающему помимо своего ещё три прихода, в которых поумирали священники, лошадь была просто необходима – и сюда-то его подвёз православный чухонец на телеге, запряжённой кабысдохом, а так бы ещё сколько шёл по тропе! И дар этот еретик вроде делает от чистого сердца, но…

– Не беспокойтесь! – ритмейстер взял из рук прибежавшего из его квартиры Василия скатанную в трубочку и запечатанную печатью с гербом Берониуса бумагу: в ней говорилось, что ритмейстер Его Величества Карла Десятого Густава и дворянин Шведского Королевства Якоб Берониус передаёт серую в белых яблоках лошадь и телегу в аренду русскому попу Иоанну Свечину. И если кто усомнится в правильности поступка Якоба Берониуса, заверенного его печатью, то может всегда найти ритмейстера на службе в крепости Ниеншанце, чтобы получить удовлетворение любым видом оружия.

…Когда ж это было? Ровно год назад. Говорят, русский поп зимой умер. Но если это правда, то куда же исчез Базиль?

– Позвольте, командир, – неожиданно раздался за дверью зычный голос рейтара.

– Да, – отозвался офицер и застыл в удивлении. В оборванной чумазой фигуре, которую рейтар втащил в комнату, швед узнал своего юного русского друга, которого только что вспоминал!

– Отпусти его немедленно! – приказал Берониус. – Разве не видишь? Это же сын русского пастора Базиль, который так успешно меня лечил. Ты откуда, гере лекарь?

– О, кругом война, добрый ритмейстер! – жалобно проговорил Свечин. – Русские убивают шведов, шведы убивают русских. Селения пылают, по всей Ингерманландии дороги полны лихих людей. Я теперь сирота и не имею крова: мой отец скончался, а дом наш отобрали. Вашу лошадь я продал, чтобы не умереть с голоду, но деньги давно уже проел. Православные бегут к русским или прячутся в лесах, податься некуда. Я пришёл просить у вас покровительства и убежища.

– Можешь даже не сомневаться, что найдёшь и то и другое, мой дорогой Базиль, – добродушно откликнулся офицер. – Но сначала тебе нужно умыться, переодеться и поесть. А потом, вспомни, я сколько раз тебе говорил: живи у меня сколько хочешь!

Берониус жестом отпустил рейтара.

– Никуда пока не выходи. Я схожу в город и куплю тебе в лавке новую одежду. На столе вино, хлеб, сыр, вода с пузырьками – угощайся, – поднялся с кровати хлебосольный хозяин.

Василий не заставил повторять дважды. Про себя же