Свет переставляемых ламп переходил из зеркала в зеркало. Накрышке пианино дрожала вазочка: это по улице проезжали дрожки. Треск колессоединял город с домом.

Пете ужасно хотелось, поскорее напившись чаю, выбежать хотьна минуточку во двор – узнать, как там и что, повидаться с мальчиками. Но былоуже очень поздно: десятый час. Все мальчики, наверно, давно спят.

Хотелось поскорее рассказать тете или, на худой конец, Дунепро беглого матроса. Но все были заняты: стелили постели, взбивали подушки,вынимали из комода тяжелые, скользкие простыни, переносили из комнаты в комнатулампы.

Петя ходил за тетей, наступая на шлейф, и канючил:

– Тетя, что же вы меня не слушаете? Послушайте!..

– Ты видишь, я занята.

– Тетя, ну что вам стоит!

– Завтра расскажешь.

– Ой, какая вы в самом деле! Не даете рассказать. Ну тетяже!

– Не путайся под ногами. Расскажи Дуне.

Петя уныло плелся на кухню, где на окне в деревянном ящикерос зеленый лук.

Дуня торопливо гладила на доске, обшитой солдатским сукном,наволочку. Из-под утюга шел сытный пар.

– Дуня, послушайте, что с нами было… – жалобным голосомначинал Петя, глядя на Дунин голый жилистый локоть с натянутой глянцевитойкожей.

– Панич, отойдите, а то, не дай бог, обшмалю утюгом.

– Да вы только послушайте!

– Идите расскажите тете.

– Тетя не хочет. Я лучше вам расскажу. Ду-уня же!

– Идите барину расскажите.

– Ой, боже мой, какая вы глупая! Папа же знает.

– Завтра, панич, завтра…

– А я хочу сегодня…

– Отойдите из-под локтя. Мало вам комнат, что вы еще в кухнюлазите?

– Я, Дунечка, расскажу и сейчас же уйду, честное благородноеслово, святой истинный крест!

– От наказание с этим мальчиком! Приехал на мою голову.

Дуня с сердцем поставила утюг на конфорку. Схватилавыглаженную наволочку и бросилась в комнаты так стремительно, что по кухнепролетел ветер.

Петя горестно потер кулаками глаза, и вдруг его одолелатакая страшная зевота, что он с трудом дотащился до своей кровати и, не всостоянии разлепить глаза, начал, как слепой, стаскивать матроску.

Он едва дотянулся разгоревшейся щекой до подушки, как тотчасзаснул таким крепким сном, что даже не почувствовал бороды отца, пришедшего, пообычаю, поцеловать его на сон грядущий.

Что касается Павлика, то с ним пришлось-таки повозиться. Ондо того разоспался на извозчике, что папа и тетя вместе раздели его с большимтрудом.

Но едва его уложили в постель, как мальчик открыл совершенносвежие глаза, с изумлением осмотрелся и сказал:

– Мы еще едем?

Тетя нежно поцеловала его в горячую пунцовую щечку:

– Нет, уже приехали. Спи, детка.

Но оказалось, что Павлик уже выспался и склонен был кразговорам:

– Тетя, это вы?

– Я, курочка. Спи.

Павлик долго лежал с широко открытыми, внимательными,темными, как маслины, глазами, прислушиваясь к незнакомым городским звукамквартиры.

– Тетя, что это шумит? – наконец спросил он испуганнымшепотом.

– Где шумит?

– Там. Храпит.

– Это, деточка, вода в кране.

– Она сморкается?

– Сморкается, сморкается. Спи.

– А что это свистит?

– Это паровоз свистит.

– А где?

– Разве ты забыл? На вокзале. Тут у нас напротив вокзал.Спи.

– А почему музыка?

– Это наверху играют на рояле. Разве ты уже забыл, какиграют на рояле?

Павлик долго молчал.

Можно было подумать, что он спит. Но глаза его – взеленоватом свете ночника, стоявшего на комоде, – отчетливо блестели. Он сужасом следил за длинными лучами, передвигающимися взад и вперед по потолку.

– Тетя, что это?

– Извозчики ездят с фонарями. Закрой глазки.

– А это что?

Громадная бабочка «мертвая голова» со зловещим зуденьемтрепетала в углу потолка.

– Бабочка. Спи.

– А она кусается?

– Нет, не кусается. Спи.

– Я не хочу спать. Мне страшно.

– Чего ж тебе страшно? Не выдумывай. Такой большой мальчик!Ай-яй-яй!

Павлик глубоко и сладко, с дрожью втянул в себя воздух.Схватил обеими горячими ручонками тетину руку и прошептал:

– Цыгана видели?

– Нет, не видела.

– Волка видели?

– Не видела. Спи.

– Трубочиста видели?

– Трубочиста не видела. Можешь спать совершенно спокойно.

Мальчик еще раз глубоко и сладко вздохнул, перевернулся надругую щечку, подложил под нее ладошки ковшиком и, закрывая глаза, пробормотал:

– Тетя, дайте ганьку.

– Здравствуйте! А я-то думала, что ты от ганьки давно отвык.

«Ганькой» назывался чистый, специальный носовой платок,который Павлик привык сосать в постели и без которого никак не мог уснуть.

– Га-аньку… – протянул мальчик, капризно кряхтя.

Однако тетя ганьки не дала. Большой мальчик. Пора отвыкать.Тогда Павлик, продолжая капризничать, потянул в рот угол подушки, обслюнил его,вяло улыбнулся слипшимися, как вареники, глазами. Но вдруг он с ужасом вспомнилпро копилку: а что, если ее украли воры? Однако уже не было сил волноваться.

И мальчик мирно уснул.

В этот же день другой мальчик, Гаврик – тот самый, о котороммы вскользь упомянули, описывая одесские берега, – проснулся на рассвете отхолода.