«Ну понятно, посмотри: у парня фамилия сложная, поэтому и жизнь непростая».

Старший интеллигентный милиционер сказал это младшему интеллигентному милиционеру.

Потом он повернулся к мои друзьям и напутствовал их добрым словом, как богатырей на распутье в русских сказках:

«Вы это, зачем выпали из гостиницы-то? («Выпали из гостиницы» – о, Петербург, только через много лет я сумел оценить всю элегантность и тонкость этой реплики!) Давайте поднимайте свой паровозик из Ромашково с рельсов и дуйте все обратно. Спокойной ночи, малыши».

Конечно, в тот вечер я не был никаким паровозиком из Ромашково. И трамваем тоже не был. А был я синим троллейбусом. Последним. Случайным.

Несмотря на близкое знакомство с Бахусом, я никогда не разбирался в вине.

Каждый мужчина, конечно, хотя бы раз в жизни на свидании в хорошем ресторане пучил глаза и надувал щеки, оценивая в присутствии официанта заказанную бутылку, а в его взгляде при этом читалось отчаянное «ты бы мне лучше водки принес, голубчик».

А ведь есть истинные ценители. И это им не так, и то не этак. Пока всю администрацию ресторана не изнасилуют – глотка не сделают. В этой моей оценке чувствуется что-то сермяжное, рабоче-крестьянское, а также классовая вражда – не спорю.

Но однажды я вдоволь поглумился. На всю жизнь хватило, так что теперь я к этому винному эстетству терпим.

Случилось это в начале девяностых на одной попойке. В нашей большой компании появился парнишка, чей-то общий знакомый, недавно вернувшийся в Россию с родителями из-за границы. Он происходил из семьи дипломатов и большую часть своей короткой жизни провел в Европе. Инвалид комфорта и достатка, одним словом. «Фирмач», – немедленно квалифицировал его мой друг Сема и пришпилил в свой виртуальный гербарий странных бабочек.

Фирмач ничего не пил. На вопрос, чего это он, юноша отвечал, что у него немного другие гастрономические предпочтения. Деликатно выразился, конечно. Наши гастрономические предпочтения были очевидны: все жрали водку.

Я давно заметил, что жизненно важные для человека ресурсы заканчиваются всегда некстати: туалетная бумага, чернила в ручке и водка. Когда водка закончилась на той попойке, мы собрали со всех по кругу последнее и отправили за догоном самого пьяного и бесстрашного – меня. На водку собранного не хватило, и я купил «Кубанского крепкого». Я намеренно не называю этот напиток вином. Это была алкогольная жидкость. На этикетке изображалась невероятно красивая долина, птички и розовые облака: видимо, рай. После пары стаканов «Кубанского крепкого» вероятность попасть туда увеличивалась в разы.

Когда я вернулся к компании с несколькими бутылками этой амброзии неустановленного происхождения, фирмач внезапно оживился.

«О, вино!» – радостно воскликнул он.

Видимо, я угадал с его «гастрономическими предпочтениями».

Фирмач сразу разморозился и взял инициативу в свои руки. Это был его звездный час. Он открывал бутылку «Кубанского крепкого», приговаривая, в каких винных шато Прованса и Бретани он побывал.

«Как интересно – пробки нет», – весело констатировал он.

Естественно, там не было пробки: ее бы моментально разъело ядовитыми парами.

Фирмач легко справился с нехитрой упаковкой. Кто-то протянул ему стакан.

«Да вы что, ребята, это же вино!»

На этих словах Сема, стоявший рядом со мной, поперхнулся. Фирмач попросил бокал.

Как ни странно, бокал в том доме нашелся. Фирмач протер с него вековую пыль и налил на донышко.

«Какой любопытный рубиновый цвет», – восхищенно произнес фирмач, разглядывая содержимое на свет.

Удивительно, как он сумел различить хоть какой-то цвет в том непрозрачном мазуте.

Вокруг фирмача собралась вся тусовка. Даже те, кто уже не мог стоять на ногах, приковыляли, сшибая дверные косяки. Большинство не понимало, что он делает, но всем было интересно. Особенно девочкам. Девочки восторженно сверкали глазками. Чужестранец не мог этого не видеть.

Воодушевленный таким вниманием, фирмач повертел «Кубанское крепкое» в бокале и поднес к носу. Вертеть эту смесь с его стороны было опрометчиво – она могла элементарно взорваться. А уж нюхать – и подавно.

После того как фирмач сделал вдох, его глаза заметно выступили из орбит, а ноздри так и не вернулись в исходное положение.

Но он понимал, что процесс запущен, и девочки следят за каждым его движением.

«Что он делает, самоубийца…» – прошептал Сема мне на ухо, и в следующую секунду фирмач сделал глоток из бокала.

«Тащи-ка ты таз этому сомелье», – приказал мне Сема.

Я метнулся в ванную, на ходу поражаясь тому, что Семе известно слово «сомелье», и вернулся с тазом в руках. Он посмотрел на меня и начал ржать:

«Да ты чего, я же пошутил».

Между тем фирмач стоял неподвижно, и из его ушей шел пар. Даже на расстоянии было видно, как вся его короткая жизнь в комфорте и достатке пронеслась у него перед глазами.

С тех пор, когда кто-то в моем присутствии начинает исполнять все эти винные мистерии, я вспоминаю фирмача с его «Кубанским крепким», и мой пролетарский гнев сходит на нет.

А таз пригодился.

В тридцать лет я завязал с алкоголем. Полностью. Повесил печень на гвоздь, как говорим мы, спортсмены, завершая карьеру в этом виде спорта. Причины банальны: просто в какой-то момент я вдруг не обнаружил у себя второй печени, на которую очень рассчитывал. А первая постоянно скандалила со мной, истеричка.

Мое веселое бухое «я» торжественно ушло в закат, держа под мышкой альбом с засвеченными фотографиями за десять лет.

Не пить в России – больше, чем не пить. В результате этого судьбоносного решения во мне высвободилось чудовищное количество энергии, как при ядерной реакции. Она искала выхода, и она его нашла. Моя трезвость стала продолжением моего пьянства, на новом качественном витке.

В детстве я благоговел перед терминами. Термины казались мне редкими бабочками, которых непременно нужно поймать и исследовать. Сложносочиненные словечки моментально прилипали ко мне.

У нас в семье был родственник. Родители как-то сказали про него, что он ипохондрик.

Я немножко подумал и решил для себя, что этого родственника называют ипохондриком, потому что он часто ходит на ипподром (хотя на ипподром он не ходил, что в данном случае не имело никакого значения). Я еще немножко подумал и понял, что мне тоже надо на ипподром. Я спросил родителей, когда родственник сможет взять меня с собой посмотреть на лошадок. Родители не придумали ничего лучше, как сказать мне правду, злодеи, и объяснили, что ипохондрия не имеет отношения к лошадям. Они добавили, что это у родственника такая болезнь.