бы ни была неистова, не подчиниться не могла. Раздался топот огромных ног и царапанье исполинских когтей. Издали — новый вой, но после него только одна тишина.

Свет снова воссиял в оконцах под потолком. Распахнулась дверь и вбежали люди: капитан и гребцы. Зарат не сумел больше держаться за пустоту и тяжело опустился на колени. Ати перевел взгляд с него на Карраш — и упал на колени тоже, надеясь, что ей еще можно помочь. Но помочь было нельзя.

* * *

Зарат, тем не менее, попытался. Тело перенесли к реке, и там, не замечая направленных на него взглядов, бальзамировщик разобрал свою сумку. Кара лежала тихая и обмякшая, и обычный беспорядок одежды и волос, покрытых теперь пылью, делал ее такой жалкой, что Ати пришлось отвернуться.

Она была, впрочем, еще не мертва. Это открылось, когда Зарат разжег с четырех сторон от ее тела огонь. Огонь тот, серебристый и ровный, горел ярко даже при свете дня, но не отбрасывал тени. Бальзамировщик выждал немного и положил Карраш на грудь черную металлическую пластинку. Тогда-то она и закричала.

Кара каталась по земле туда и обратно — ни разу не коснувшись, впрочем, огней. Зарат же сидел и смотрел. Трижды он сжигал что-то в огне и трижды звал ее по имени, но только когда Карраш, захрипев, замерла, а пластинка, до того неведомым образом остававшаяся у нее на груди, соскользнула, признал поражение.

На корабль они вернулись к закату. Напоследок Зарат вырыл из земли в доме то, что не смог вырыть прежде, — клад оказался тяжелой шкатулкой железного дерева, — и задал посеревшему от страха стражу еще сколько-то бесплодных вопросов.

На палубе их встретил капитан. Человек этот, не старше самого бальзамировщика, помог ему завернуть тело Карраш в ткань. Ати не знал, какие еще ткани лежали в трюме, но едва ли там бы нашлось много лучших. По всему выходило, что Кара не была для Зарата простой прислужницей — настолько хмуро тот глядел, делая свое дело.

Закат густел и густел, и паруса «Осеннего цветка» пламенели в нем, как будто только для того их и сшили. Ясно было, что назад отправляться в тот день уже поздно. Корабль не добрался бы в Айла-Лади до ночи, а бросать якорь на полпути капитан не хотел. Они отошли, тем не менее, от деревни, насколько позволил свет.

Прежде чем «Осенний цветок» отплыл, капитан, посовещавшись с Заратом, отправил в деревню двух гребцов. Ати видел, как те обошли каждый дом, неся с собой товары на обмен. Но, какую бы сделку ни хотели заключить, нужного в Доше не нашлось. Вокруг же на многие часы не было ни одного поселения.

Известие об их неудаче Зарата не обрадовало. И без того помрачневший, усталый, он ушел в шатер и больше не показывался. Только когда корабль встал снова, появился на заре ночи и долго стоял на носу, но с капитаном, против обыкновения, беседу не вел. Он весь стал как будто меньше, и, хоть спины не согнул, Ати видел, что силы из него утекают. Другой, опустев настолько, начал бы казаться жальче, но Зарат, напротив, выглядел злей.

Именно поэтому Ати отодвинулся, когда тот опустился на ковер рядом с ним. Дрова горели в жаровне, но их тепла недоставало, чтобы согреть после заката. Зарата же не грело сейчас ничто.

Зябко поведя плечами, он впился глазами в Ати. Во взгляде, впрочем, тлели угли.

— Твой дядя Лайлин провел меня даже ловчей, чем я думал. У него, конечно, были причины. Если он знал — а он знал, — что караулит его за дверью смерти.

Ати помедлил, но все же спросил:

— Что это за тварь?

— Имени я не знаю, — ответил бальзамировщик. — Как и того, на что ей сдался твой дядя. Но это от нее он хотел спастись, когда просил привязать свой дух к телу обрядом варази. Однако Лайлин ошибся.

Зарат хохотнул, и даже этот тихий звук сейчас казался для него чрезмерным.

— Он ошибся, поскольку неверно понял суть нитей. Простительно для чужака. Нити делают невидимым для созданий посмертной стремнины и держат крепко, чтобы создания эти не могли сожрать тебя перед лицом золотого света. Но нити созданы для простых людей, а никого из них не подстерегает подобная тварь. Если она подцепит тебя хоть когтем, хоть на край зуба, то, даже не видя, будет тащить. Он обманул сам себя. Своей шкатулкой.

Ати понял, что теперь ему нужно говорить, чтобы разговор шел вперед.

— Что в ней было?

Он видел, как перед отплытием Зарат сжег книги и шкатулку на берегу. Пламя долго лизало мертвое дерево, прежде чем то занялось. Но, загоревшись, шкатулка вспыхнула мигом и вся, не раскрыв своей тайны.

— Выпей со мной, — сказал бальзамировщик, когда капитан молча поднес им кувшин с горячим вином.

Ати взял ароматный кубок и повторил:

— Что было в шкатулке?

— Разные вещи. Все важные вещи, что он собрал за свою жизнь. Именно поэтому он нанял сторожа, именно поэтому приехал к тебе без ничего. Он хотел, чтобы дом его выглядел нетронутым, так, словно он собрался вернуться туда. Чтобы тварь, прознав о его смерти и не сумев найти, ждала в Доше, а не искала где-то еще. Он даже оставил для нее в шкатулке приманку. Какую-то… часть себя.

Зарат снова засмеялся, после закашлялся, но был слишком доволен исходом, о котором хотел поведать.

— Ту-то его часть она и подцепила. И, хоть мой дом защищен от подобных тварей, а нити вправду сделали его незримым, тянула к себе. И он ушел, потому что не смог не уйти. Потому что никто не способен противиться подобной боли. Возможно, явись мы сюда позже, встретили бы его на пороге. Думаю, он пошел напрямик через пустыню, а мертвые идут быстро. Но где бы Лайлин ни был теперь, она найдет его, раз поняла, что ее обманули. У таких тварей острый нюх. Больше он ее не проведет.

Бальзамировщик улыбнулся — и улыбка его была куда страшней, чем звучавший прежде смех. Ати узнал в ней радость мести. Мести неполной, но хотя бы отчасти свершившейся. И все же Зарат знал, что не может чувствовать вкус победы.

— Но она взяла Кару и не отпустит ее. Взяла Кару, когда она так нужна мне.

Зарат схватил его за запястье и всмотрелся в глаза, словно хотел взглядом выпить. Слова сочувствия, которые Ати собирался сказать, застряли у него в горле.

— А перед тем укусила так больно. Ты хоть представляешь,