– Ямпольский и Копейкин познакомились в больнице?

– Впервые Копейкин был у нас на освидетельствовании три года назад. Его прислали с зоны усиленного режима, где он отбывал срок заключения. Длительное время Ямпольский содержался в одиночной палате. У нас все-таки не тюрьма, а больница. Гулять мы выводим пациентов группами, даже таких сложных, как Ямпольский, возможно, они познакомились на прогулке. Год назад мы вторично приняли Копейкина, теперь уже на лечение…

– В медицинской карте написано, что Ямпольский обладает высоким интеллектом…

– Чрезвычайно высоким интеллектом! – кивнул доктор. – Он запоминал текст большого объема с первого прочтения, проявлял отличные познания в области прикладной медицины, но настоящий его конек – это эзотерика и история религий. Он увлекается астрологией… – он замешкался, – наши медсестры боялись его предсказаний!

– Точно угадывал? – усмехнулся Ермаков.

– Я не верю в астрологию! – уклончиво ответил доктор. Он явно что-то недоговаривал.

– Я так понимаю, Ямпольский и Копейкин – разные люди.

– Конечно! – охотно согласился Сайкин. – Копейкин – классический психопат, с темной триадой в анамнезе. Бессердечие, манипулятивность, неспособность к состраданию. Процент таких людей в криминальной среде очень высок. Склонен к садизму, а его специфическая внешность прибавляла шансов для криминальной карьеры.

– Он альбинос?

– Редкое явление! – кивнул доктор. – Два процента из общей популяции. Вероятно, эта особенность способствовала формированию психического заболевания.

– А Ямпольский?

– В карте написан диагноз. Приступообразная прогредиентная шизофрения. Диагноз формальный, понимаете?

– Не понимаю.

Доктор бесцельно передвигал по столу карандаш.

– Чтобы держать преступника под стражей, вы обязаны выдвинуть обвинения. Правильно?

– Так точно!

– Если есть больной, должен быть диагноз. Исаак Ньютон болел шизофренией, Ван Гог, Гоголь, Ницше. Перечислять можно долго. У шизофрении и гениальности есть одна общая черта: безграничность мышления. Это вовсе не значит, что все шизофреники – гении. В подавляющем большинстве они несчастные, страдающие люди, неспособные отличить реальность от вымысла.

Ермаков потер висок. Попросить таблетку у доктора он не решался.

– Что их могло объединять, Копейкина и Ямпольского?

– Я уже сказал. Эзотерика. Синкретическая духовная концепция. Ямпольский умеет быть убедительным, если захочет…

– Спасибо, Михаил Наумович. – Ермаков поднялся со стула, протянул руку. – Не могу сказать, что я все понял из того, что вы рассказали. Если вспомните что-то еще, вот моя визитка. – Капитан положил на стол визитную карточку, которую доктор бережно спрятал в карман халата. – Вы мне очень помогли.

– Не за что, товарищ капитан, – засуетился доктор. – Дело-то общее!

Уже стоя в дверях, Ермаков задал вопрос:

– Кто-нибудь посещал Ямпольского за эти годы?

– Насколько мне известно, нет.

– У него есть брат. Влиятельный бизнесмен. Он не интересовался судьбой родственника?

– Брат?! – Доктор выглядел озадаченным. – Я впервые слышу про его брата…

Дождь закончился, сквозь косматую прореху свинцовых облаков проскользнул солнечный луч. Выйдя на улицу из здания Пряжки, Ермаков ощутил облегчение. Сами стены психиатрической лечебницы впитали боль и безумие его обитателей. Недаром в прошлом сумасшедшие дома именовались «домами скорби». Спускаясь по лестнице, он на ходу скачал стихотворение Бродского в аудиофайл, прикрепил фурнитуру за ухо, включил воспроизведение. Читал безвестный актер, глуховатый голос дрожал от напряжения:

Ермаков нажал вдавленную в стене кнопку, загудел зуммер, щелкнул замок. Охранник с унылым выражением лица кивнул как старому знакомому:

– Проходите!

Подняв воротник куртки, капитан быстро шел к своему «ниссану». По его расчетам, он опоздает минут на десять. Голос актера набирал силу.

На улице было непривычно малолюдно. По набережной Мойки промчался фургон аварийной спецслужбы, моргая желтыми проблесковыми сигналами. Ермаков достал из кармана брелок сигнализации, нажал кнопку. Тишина. Индикатор на брелоке мигнул и погас. Сели аккумуляторы.

– Эй, мужик! – послышался сзади оклик.

Ермаков повернулся. У него всегда была отличная реакция. Кулак был нацелен в челюсть, но он успел уклониться корпусом влево, отчего удар получился смазанным, костяшки чиркнули по скуле, не причинив вреда. Нападавших было двое. Молодые, лет по тридцать, оба в спортивных костюмах. Ударил капитана высокий парень. Его напарник, толстяк в синей шапочке, стоял поодаль, его покрытое прыщами лицо было неестественно бледным. Факт номер один, товарищ капитан! Убить тебя не планируют, иначе бы не стали окликать. Он сместился с линии атаки, держась на дистанции от здоровяка в шапочке.

– Чё надо, ребята? – выдохнул Ермаков. – Может, удостоверение показать?!

– Не гони, капитан! – процедил сквозь зубы высокий. – Мы знаем, что ты – мент!

– Ну, тогда, погнали!

У него всегда был хороший удар ногой с поворотом на пятке. В карате такой прием называется «вертушкой». Все вложилось в этот удар – и ссора с женой, недельное воздержание, и демоническая физиономия Копейкина, который даже не потрудился наврать свою фамилию! И наконец, разрядившиеся в самый неподходящий момент аккумуляторы брелока сигнализации. Ступня угодила в грудь, парень не сумел удержать равновесие и упал на задницу.

– Ах ты, сука! – прошипел он.

Гарнитура цепко держалась за ухом, схватка разворачивалась на фоне голоса чтеца.

Солнце прорвало завесу туч, оранжевое, кричаще-алое, каким оно редко бывает в октябре. Багровый свет отразился в черном зеркале неподвижной воды в реке Мойке. Одним прыжком Ермаков преодолел дистанцию и идущим по касательной сверху внизу ударом пятки припечатал голову противника. Глаза парня остекленели, он беззвучно завалился на бок. Увидев такой расклад сил, его напарник отступил.