Теория саудаде Афонсу Бутельу исходит из признания того, что оно является чувством, но отдаляет два понятия или предрассудка, часто отмечающие его анализ: то, которое считает его чувством одиночества, и то, которое видит его как форму прошлого.

Философ думал, как Дон Дуарте и Дон Франсишку Мануэл де Мелу, что метафизическое условие саудаде – это отсутствие, в его различных формах, с особенным значением его самой критической формы – смерти. То, что, однако, отличает чувство саудаде от состояния агонии – это отношение того и другого к смерти, ибо если первое имеет свою причину в концепции времени как объективной реальности, существующей исключительно вне нас, что заставляет исчезнуть надежду на будущее и наполняет душу печалью, то второе подразумевает принцип реинтеграции времени или, что то же самое, время без бытия или устранение времени, ибо саудаде его дополняет.

Для него прошлое стоит столько же, сколько и будущее, ибо в саудаде оба они соглашаются друг с другом или устраняют друг друга благодаря своей способности к конвергенции, исключающей какое-либо вмешательство внешнего, или гетерогенного, времени.

Действительно, память о том, чем подпитывается саудаде, – это не реминисценция и не воспроизведение конечного или прошлого, это память об истоках или Эдеме, которая отражает бесконечное и со-присутствие существ в прошлом, настоящем и будущем, креационистская память, которая сохраняет и создает, не признавая мертвым то, что живо, благодаря чему для нее не имеет смысла механическое разделение времени, ибо прошлое, настоящее и будущее участвуют в нем в равной степени и находят свое динамическое единство в сокровенной его диалектике. Хотя саудаде и содержит в себе желание как исходный момент, оно трансформирует его воспоминанием креативной памяти, придающей вспоминаемому существу конкретное изначальное единство. Таким образом, диалектика саудаде является в высшей степени субъективной, ибо в ней желание утверждается как первопричина, как первое движение субъективности от того же к другому, изнутри во внешний мир. Но поскольку речь идет о диалектике чувств, а не мотивирующих его существ, оно не определяется проекцией одного существа на другое. Оно определяется в двух взаимодополняющих движениях одного и того же существа.

Будучи откровением Духа, саудаде подразумевает глубокое объединяющее и оживляющее отношение со стороны человеческого существа, ту верность любимому существу, которую так хорошо проанализировал Дон Дуарте. Поскольку саудаде представляет собой утонченное осознание любви, очищенное познание ее сущности, оно превосходит и уничтожает пределы, которые человек приписывает времени, превращая его во время мечты, потому что, если бы это было не так, саудаде бы исчезло как чувство, предназначенное для соединения того, что кажется, или для констатации, в боли и страдании, изменений, происходящих во всем. Вот почему для саудаде каждая потеря имеет свое возмещение, ибо есть понятие о возрождении земного рая или возвращении в потерянный рай, так как всегда больше живых нравственно возрождается, чем мертвых воскресает. Есть рассеяние хронологического времени ради поисков вечности, так что можно сказать, что саудаде – это Бог, созерцающий себя в своем творении, и, любя себя, он выполняет свою миссию. Таким образом, по Афонсу Бутельу, специфические принципы теории саудаде нужно искать не в существе, пока оно таковым является, но пока существо таковым воспринимается.

Еще один важный аспект саудосистского мышления Афонсу Бутельу – это различие, которое он устанавливает между саудаде как чувством и им же как предчувствием. Если как чувство саудаде является узлом общности между всеми существами, делающим общими некоторые моменты бытия и превращающим настоящее в прошлое, предчувствие пророчествует о будущем или предназначении, заставляя его родиться из чувствительного настоящего и позволяя, чтобы индивидуальность каждого существа отражалась в конечных подразделениях времени и их наполняла[78].

Как и у Жозе Мариньу, в философском мышлении автора Теории любви и смерти онтология саудаде имеет в качестве своего основного и неотделимого дополнения теорию мифа, ибо, согласно философу, мифическое и философское сознание имеют одинаковый структурный смысл существа, объединяя поэтому мифологию и метафизику в открытии сути, пронизывающей собой все онтологическое мышление.

Афонсу Бутельу считал, что миф отличается священной и истинной природой, предстает как дар первоначального знания и всегда апеллирует к первозданным временам. Субстанция истока и источника, из которого проистекают все мифы, разворачивается во времени, которое является вечным настоящим и которое, не являясь историческим, превосходит историческое время. Отсюда происходит возможность возрождения во времени[79], которой обладает только миф.

Хотя миф и имеет природу нарратива, он не подвержен определенности времени, это реальность, которая дополняется и находит свою сущность в движении возвращения мышления. Таким образом, из всего истинного мифического нарратива основной его составной частью является момент возрождения или возвращения к истокам, из которого происходит все мифическое знание. Всегда подразумевая как определяющий элемент движение от регресса к истокам, миф также необходимо включает в себя воспоминание о земном рае и желание его вернуть[80], благодаря чему его можно определить как «божественную драму, повторяющуюся или представляемую согласно времени, актуальному в театре, а не согласно невозвратимому времени Истории»[81], или как «историю с возвращением»[82].

По своей природе миф всегда включает в себя перенос реального времени к его истокам, что возрождает энергию действа и каждый раз заново представляет нам или выявляет свое основное лицо[83].

С другой стороны, миф, подразумевая воспоминания о земном рае и желание его вернуть, содержит в себе, как главные элементы, память и желание, являющиеся самой сутью саудаде, поэтому законно думать, что саудаде представляет истинную субстанцию мифа[84].

Таким образом, следует заключить, что истинный миф, в своей сущности, – это всегда и только миф об истоках, хотя он принимает многочисленные и разнообразные формы и выглядит совершенно непонятным в своей «таинственной космогонии и подспудной теогонии»[85].

По этой причине философ, явно усвоив урок Эудору де Соузы, думал, что «миф имеет место в глубине, которая предчувствовалась за пределами мышления». Предвидение этой глубины, находящейся «за пределами мышления», хотя и не основывается на онтологическом мышлении, является онтологией без онтоса, которая, однако, предстает перед нами через ту память, которая чувствуется и является предметом желания и одним из основных элементов чувства саудаде[86].

Из этих истоков мифа