Я пыталась вести дневник с самого детства. Каждые пару лет я начинала заново, только чтобы через несколько дней бросить. Но за пять месяцев после смерти Дэйва я написала целых 106 338 слов. Мне казалось, что я не смогу вздохнуть, пока не запишу все — от самых мелких подробностей своего утра до неразрешимых вопросов бытия. Если я прерывалась всего на несколько дней, внутри меня скапливалось столько эмоций, что я чувствовала себя дамбой, которую вот-вот прорвет поток. Тогда я не понимала, почему написание текста на бездушном компьютере так важно. Разве не лучше выговориться родным и друзьям, которые могут что-то ответить? Разве не лучше постараться отстраниться от гнева и боли, чем использовать то немногое время, которое я могла уделить себе, на то, чтобы копаться во всем этом?

Теперь мне совершенно ясно, что моя тяга к записям вела меня в нужном направлении. Они помогали разобраться в захлестнувших меня чувствах и сожалениях. Я постоянно думала о том, что, если бы я знала, что нам с Дэйвом отведено лишь одиннадцать лет, я обязательно проводила бы с ним больше времени. Мне бы так хотелось, чтобы в сложные моменты нашего брака мы меньше ссорились и лучше понимали друг друга. Я так жалела о том, что в день, который, как оказалось, был нашей последней годовщиной, я не осталась дома, а полетела с детьми на бар-мицву, куда их пригласили. И я так хотела, чтобы в наше последнее утро в Мексике, когда мы отправились на прогулку, я шла с Дэйвом и держала его за руку, — но почему-то я тогда шла рядом с Марне, а Дэйв с Филом. Когда я писала обо всем этом, мои сожаления и гнев постепенно стихали.

Философ Сёрен Кьеркегор сказал, что понять жизнь можно, только оглянувшись назад, но проживать ее — только глядя вперед. Записи помогали мне осмыслить прошлое и укрепить уверенность в себе, чтобы выбрать правильный путь в настоящем и будущем. Потом Адам предложил мне каждый день записывать также, что я сделала хорошо — три пункта. Вначале я отнеслась к этому скептически, потому что толком вообще ничего не делала. Какие успешные моменты я могу найти? Сегодня я оделась. Приз в студию! Но есть доказательства того, что подобные записи полезны: они помогают нам осознать то, что психологи называют маленькими победами. В одном эксперименте люди в течение недели каждый день записывали по три вещи, которые им удались, и почему это случилось. Спустя полгода они чувствовали себя более счастливыми, чем люди из группы, которых попросили писать о воспоминаниях из детства. В другом, более позднем исследовании испытуемые по пять–десять минут в день писали о том, что получилось у них «действительно хорошо» и почему; за три недели у них понизился уровень стресса, они стали меньше жаловаться на физическое здоровье и душевное состояние.

На протяжении полугода, почти каждый вечер перед отходом ко сну я составляла свой список. Так как даже самые простые дела давались мне с трудом, я начала с них. Заварила чай. Просмотрела всю почту. Пошла на работу и была сосредоточена большую часть одного совещания. Это не были героические достижения, но маленький блокнот у кровати сыграл важную роль. Он заставил меня осознать, что всю жизнь я ложилась в постель, думая о том, что сделала не так, где ошиблась, что не сработало. То, что я стала напоминать себе обо всем, что удалось, уже было переменой к лучшему.

В прошлом мне помогало составление списков благодарностей, но этот список выполнял другую функцию. Адам и его коллега Джейн Даттон выяснили, что, ведя счет полученным благам, мы не укрепляем уверенность в себе и это не стимулирует деятельность, а перечисление своих достижений может производить такой эффект. По мнению Адама и Джейн, это объясняется тем, что благодарность пассивна: мы говорим «спасибо» за то, что получаем. Собственные действия активны: они укрепляют нашу уверенность, напоминая нам о том, что мы сами способны что-то изменить. Теперь я сама советую своим друзьям и коллегам писать о том, что у них получается делать хорошо. Все, кто послушал меня и попробовал, говорят потом одно и то же: «Жаль, что я не начал делать это раньше».

Постепенно моя профессиональная уверенность в себе стала восстанавливаться. Я говорила себе то же, что раньше говорила другим людям, которые сомневались в себе: я не должна стремиться к совершенству. Мне не нужно было поддерживать веру в себя постоянно. Мне нужно было только верить, что я могу сделать хотя бы что-то, пусть маленькое, а потом — еще что-то, и так далее. Что такое это постепенное, но неуклонное движение вперед, я узнала, когда в шестнадцатилетнем возрасте впервые встала на лыжи. Я, мягко говоря, не слишком спортивна от природы. На четвертый мой день на лыжах мы с мамой свернули не туда и оказались на сложной трассе. Я посмотрела с горы вниз, запаниковала и рухнула в снег, уверенная, что ни за что не смогу спуститься с этой горы живой. Мама посоветовала мне не смотреть вниз, а просто сделать десять поворотов. Она уговорила меня встать и помогала вслух считать повороты. Когда мы проехали первые десять, я стала отсчитывать следующие. Потом еще… В конце концов я оказалась внизу. Я всегда вспоминала об этом уроке, когда чувствовала, что не могу ничего сделать. Что бы ты делала, если бы не боялась? Я бы проехала один поворот. А потом следующий.

Когда люди видели, как я мучаюсь на работе, некоторые из них пытались помочь мне, сняв с меня груз ответственности. Когда я ошибалась или не могла сделать ничего полезного, они просто махали рукой, говоря: «Да разве ты можешь держать все в голове, когда у тебя такое происходит в жизни?!» Раньше я сама говорила нечто подобное коллегам, переживавшим тяжелые моменты. Но когда люди начали говорить это мне, оказалось, что такое выражение сочувствия лишь еще больше подрывает мою уверенность в себе. Мне скорее помогало, когда я слышала: «Правда? А мне показалось, что ты сказала умную вещь на этом совещании и помогла нам принять верное решение». Благослови вас Бог. Эмпатия — это хорошо, но поощрение — лучше.

Сомнения в себе возникают даже у тех, кто ожидает их приближения. У подруги и коллеги Адама психолога Дженессы Шапиро, когда ей было за тридцать, обнаружили рак груди с метастазами. Сначала она испугалась, что умрет, но потом появился другой страх — потерять работу. Едва у нее возникли затруднения с написанием статьи, она тут же задумалась: «Неужели химиотерапия и рак разрушают мои мыслительные способности?» Когда продуктивность ее работы снизилась, она забеспокоилась, что потеряет место. Кроме того, она переживала из-за того, как воспринимают ее люди. Будучи специалистом по психологическим ярлыкам, она подозревала, что тот факт, что у нее рак, заставит окружающих сомневаться в ее способностях. Дженесса с несколькими коллегами решили проверить эту гипотезу, и выяснилось, что тех, кто перенес рак, действительно реже приглашают на собеседования. Когда ее не позвали делать презентацию, она подумала: «Возможно, люди знают, что я больна, и не хотят меня беспокоить? Или они просто считают, что я не справлюсь?»

Муж Дженессы помог ей взглянуть на ситуацию, в которой она оказалась, с большим самосостраданием, напомнив ей: «Когда у тебя не было рака, ты тоже не могла писать по статье в день». Коллеги также помогали ей. Как сказала нам Дженесса, «все относились ко мне так, будто я полезна, как к человеку, который может вносить ценный вклад. Конечно, если бы они рассчитывали на то, что я буду делать все в том же объеме, что и раньше, мне было бы тяжело, поэтому, вероятно, они очень старались выработать правильное отношение — ждать от меня не слишком мало, но и не слишком много». История Дженессы и мой собственный опыт заставили меня изменить стиль общения с коллегами, столк­нувшимися с трудными жизненными ситуациями. Я и теперь начинаю с того, что предлагаю им отпуск. Но также понимаю, как важно относиться к ним как к обычным членам команды и хвалить их за проделанную работу.