— Говорите, — взмолилась Катя.

Ромэн, воспользовавшись драматическим моментом, сжал руку мадемуазель Кати. Но Ульяна послала тому испепеляющий взгляд такой силы, что даже Лессепс, будучи ее сообщником, вздрогнул и отшатнулся.

— Лха, вращающий Четвертое, Слуга Лха Семи, тех, которые вращаются, устремляя свои Колесницы вокруг Владыки своего, Единого Ока, нашего Мира… — произнесла Ульяна так, что ее губы почти не шевелились. Несколько дней подряд она упражнялась в чревовещании и довольно успешно сейчас его продемонстрировала. — Дыхание его дало жизнь Семи. Оно дало Жизнь Первому…

Но надолго ее не хватило, она обессиленно откинулась на спинку стула. Женщины бросились к ней, стали обмахивать платками.

— Нет, нет, не нужно, — чуть ли не шепотом проронила Ульяна. — Мне вновь было видение… Великие Души хотят, чтобы я открыла вам Тайное Учение.

Она выпрямилась и, опустив голову, дождалась, пока все усядутся за стол.

— Земные создания, наделенные сознанием, делятся на шесть рас, — заговорила Ульяна, отстраненно глядя перед собой. — Шесть рас, сменяя друг друга, повелевали планетой. Сначала это были Боги, или саморожденные чхая, которые не нуждались ни в чем земном и материальном и оттого были весьма могущественны. Потом Боги под воздействием силы земного притяжения стали терять свои божественные свойства… Так появилась вторая раса, их называют второрожденные, это были призраки богов, и могущество их было столь же призрачным. Третья раса звалась андрогинами. Те окончательно потеряли свою божественную сущность и стали делиться на мужчин и женщин. От цивилизации к цивилизации существа, населяющие Землю, падали все ниже и ниже, поддаваясь земным законам.

— Я всегда чувствовала глубокую глупость в разделении людей на мужчин и женщин, — воскликнула пораженная Катенька. — Все дело в падении. Ах, до чего же все теперь просто и понятно!

— Четвертой расой были атланты и арии. У них появились руки, ноги, лица. Казалось бы — какая удача, но то, что раньше могла себе позволить первая, вторая, третья расы делать силой мысли, то четвертая должна была делать руками. Если первые три расы передвигались по воздуху, то четвертая ходила по земле ногами. Если первые три расы могли видеть сквозь пространство, ощущать запахи на многие световые лета, слышать звуки с далеких планет, то представители четвертой расы едва ли видели дальше своего носа, а звуки и ароматы чувствовали лишь в пределах земли.

— Ах, до чего ограниченно и бренно стало наше тело, — вновь не сдержалась Катя, перекинувшись с матерью и мадемуазель Сонер воодушевленными взглядами.

— И вот пятая раса — это люди, потомки ариев, в жилах которых затерялось несколько капель божественных крупиц. И только в наших силах достигнуть великого Преображения, воскресить в себе уснувших богов и стать полноценным представителем шестой расы, расы, тождественной первой. Ибо, как известно, история ступает по спирали… Надеюсь, когда-нибудь труд мадам Блаватской переведут на русский язык и вы сами узнаете значение этих слов, — проговорила Ульяна, с трудом скрывая негодование на Ромэна, который совсем не слушал, не замечал гневных сигналов взора сестрицы, а с подобострастием продолжал глядеть на принесенную супницу, точно на изображение святой.

Она хотела было продолжить пересказывать книгу Блаватской, но крышку с супницы сняли, и по залу распростился дивный аромат ухи.

Ульяна замерла на полуслове, ее желудок скрутило едва не в баранку. А коварный предатель Ромэн первый подал свою тарелку. Ну уж нет, каков Иуда, ежели мы в одной лодке, тонуть будем вместе. С минуту она глядела на супницу расширившимися глазами. Следом вдруг вскочила, отпрянула от стола и в ужасе протянула руки, словно отстраняясь от чего-то чудовищного.

— Я вижу, — наконец проговорила она спустя несколько минут ужасающего молчания.

Все семейство застыло в недоумении с тарелками и ложками в руках, Проша занесла было поварешку над супницей. Оглушительное бряцание посуды сменилось напряженной тишиной. И только слышны были ходики из гостиной.

— Опять видение? — проронил банкир.

— Я вижу прошлую жизнь этого бедного создания…

— Кого? — вновь проявил сомнение Биреев.

— Она была девушкой с прекрасной белой кожей и черными раскосыми глазами…

— Кто? Эта рыбина? Форель?

— В ее длинных черных локонах вплетены ленты. Она гуляет по саду, где на черных голых ветках цветут розовые цветы. Ее любимое место — ажурная беседка у фонтанчика… Это японская принцесса! Но она очень избалованна… плаксива и капризна… Смерть забавляет ее… Вижу кровь, вижу меч… Ее руки, ее нежные белые пальчики в крови… Теперь она здесь, на столе. Да, она рыба!

Последнюю фразу Ульяна произнесла, пронзительно взвизгнув и рухнув следом на колени.

Все как сидели, глядя на нее широко раскрыв глаза, так и продолжали смотреть, не шелохнувшись. Пришлось добавить второй акт, иначе пауза рисковала нарушить драматизм печальной истории японки и оборваться не аплодисментами, а хохотом. И Ульяна бросилась к ногам Ромэна. Всхлипывая, принялась уговаривать его не есть принцессу, приводя при этом многочисленные аргументы, упрекая в бездушии и неблагоразумии, грозя всеми космическими силами и гневом древних.

— Никогда нам не превозмочь земного притяжения, будем пожирать друг друга тысячи веков, — рыдала она, — и за это нас накажут, так же однажды подав к столу!

Последний аргумент заставил всех вздрогнуть.

Нечего делать — Ромэну пришлось отодвинуть тарелку от себя. Следом тарелку от себя отодвинула впечатлительная Катенька, ну и, конечно же, мадемуазель Сонер последовала жесту хозяйки. Девушки — бледные, крайне изумленные — переводили круглые, как блюдца, глаза с плачущей экстрасенши на тарелки, на Прошу с поварешкой, на маменьку. По лицам их проносились вихри неведомых прежде духовных осознаний, а вернее — полного изумления.

— Проша, убери супницу, — велела Дарья Валерьяновна.

С безмолвным унынием смотрел Степан Петрович, как кухарка уносит уху.

После неудавшегося ужина, ибо покормиться успели только сказками, совсем обессиленную медиума отвели в комнату мадемуазель Катерины. Дочка начальника Полицейского Архива переместилась к мадемуазель Сонер. Николя Габриелли отвели в комнату для гостей, располагающуюся за стеной бывшей комнаты Кати, — так что далеко бегать бы не пришлось, случись что.

Глубокой ночью Ульяна услышала скрежет за окном. Она так и не смогла уснуть, перемалывая в мыслях события нынешнего вечера, взвешивая свои речи и припоминая слова великой мистификаторши мадам Блаватской, тонкости ее экзотического учения, какие громкие фразы та произносила, какие умопомрачительные эксцентричности выделывала, — готовилась к следующему дню, а вернее, к выходу на сцену. А тут вдруг кто-то в окно стучится среди ночи.

Подошла к подоконнику, глядь, а это Ромэн, по карнизу, оказывается, пробрался. Открыла, впустила.

— Ну ты, Элен, даешь, — проронил запыхавшийся и озябший Лессепс-младший, стряхивая снег с сапог.