товаров своей фирмы по характерному звону. Звону, похожему на звон разбитых витрин, автомобильных стёкол и окон. Близкий друг Алексея, директор стекольного завода, отмечал музыкальность этого звона и благоприятность для бизнеса: после него всегда появлялись клиенты.

Грохот усилился. Судя по всему, в кладовке последовательно опрокидывались стеллажи. Что-то или кто-то сметало всё на своём пути к двери.

– Покрышки! – поняла Фелиция. Алексей, будучи сообразительным малым, внезапно осознал причину сегодняшних несчастий. Да и табличка на двери: «Склад бракованных изделий. Входить на свой страх и риск!» – как бы намекала…

– Бежим!

Пара пустилась наутёк, причём весьма своевременно, ибо уже второй удар упругого тарана снёс дверь с петель. От стука в висках и грохота собственного топота все прочие звуки: хлёсткий звон мячей, размеренный рокот покрышек, стенания пола – перестали существовать, и лишь волосы на затылках и спинах, вставшие дыбом от безглазых взглядов, подгоняли Алексея с Фелицией.

Огромная – около трёх метров в диаметре – покрышка катилась едва ли не быстрее, чем Фелиция убегала. Алексей же оказался шустрым малым и почти моментально добрался до двери, отделявшей коридор от лестничной клетки. Однако…

– Чтоб тебя!

Ручка оказалась обмотана канцелярскими резинками, словно жгутами. Стоило Алексею дотронуться до них, как он тут же одёрнул ладонь. Кожа моментально покрылась красными полосами, похожими на следы от укуса морского хомячка.

– Побырпыр!!!

Не успел Алексей обернуться и понять, чей бас ударил ему по ушам, и что означало загадочное «побырпыр», как всё на свете перестало быть существенным. Шаурмякин отлетел от двери как щепка от расколовшегося полена. Перед глазами директора локомотивом пронеслась аппетитная фигура Фелиции. Раздался треск, и дверь развалилась под напором красоты.

«Вот это женщина!» – восхитился дамский угодник, настоящий джентльмен и просто славный малый, невольно залюбовавшись на удаляющуюся спину жаболицей красавицы.

А потом Алексея сбило с ног.

***

Отпихнув не среагировавшего на «Поберегись!» начальника, Фелиция толкнула дверь плечом. Старушка из ПВХ, облапанная не одной сотней работников, распахнула свои объятия, до смерти обрадовавшись вниманию всеобщей любимицы. Увы, бухгалтерше было не до нежностей, и она сбежала по лестнице, испачкавшись пылью и пластмассовой крошкой.

Звонкий гул баскетбольных мячей следовал за ней по пятам. Он был и снизу, и сверху, эхо от стен делало только хуже. Голова измученной красавицы уже начинала побаливать, словно она сама являлась неповторимой пародией жалкого оригинала, упруго отскакивающей от твёрдых поверхностей на радость людям. Быть может, именно это и спасло её жаболицую голову от замены на арбузообразную тыкву мяча.

Резкий поток воздуха. Свист у затылка. Звон разбитого стекла. Фелиция не стала даже оглядываться на дыру в окне, что оставил после себя не особо меткий и, что хуже, не очень-то расторопный спортивный снаряд.

В молодой крови бушевал адреналин. По венам и артериям словно бежал скипидар, Где-то над головой ещё раздавалось певучее «Ай-яй-яй-я!» Алексея, но порочное удовольствие от бега по ступенькам затуманило Фелиции рассудок. Чтобы спастись от неистовствовавших покрышек, мячей, фаллоимитаторов и прочих презервативов, надо было лишь добраться до первого этажа и покинуть завод через парадный вход, но жаболицая красавица увлеклась процессом и спустилась ещё ниже, в подвал.

А там…

4

– Кря.

– Кря-кря?

– Кря-кря-кря!

Фелиция притормозила. Под ногами булькала и переливалась всеми цветами куцей радуги пузырящаяся жидкость. На лбу красавицы выступила испарина: в воспалённом мозгу всплыли пренеприятные, грязные факты, связавшие бухгалтершу с любвеобильным начальником и, возможно, заложившие фундамент сегодняшнего кошмара…

– Кря-я-я-я! Кря-кря… Кря-кря-кря кря-кря кря-кря-кря-я…

Не издавая ни звука, Фелиция прижалась к стене и аккуратно, очень аккуратно высунулась из-за угла.

Толпа жёлтых утят. Недвижимые и молчаливые, они следили за вершиной горы бетонной крошки, где возбуждённо крякал ещё один. На его макушке красовалось чёрное пятно от фломастера, похожее на прилизанные волосы с безвкусной чёлкой, что вместе с полосой на клюве придавало малышу сходство с одним известным австрийцем.

«Спиртом пахнет… Ух, закусить бы…»

Страх как рукой сняло. Фелиция бесцеремонно подошла к оторопевшему оратору и под истерическое кряканье проглотила его.

– Кайф, вкуснятина…– даже привкус резины не мог испортить удовольствие. – Ик!

Утята переглянулись, внимательно посмотрели на прожорливого гиганта, снова переглянулись и одобрительно закрякали, найдя причмокивающую женщину весьма привлекательной.

Польщённая вниманием, бухгалтерша гордо выпятила грудь. Купаясь в лучах заслуженной славы, она не почувствовала, как выросла и затвердела её грудная клетка, не услышала, как от блузки отлетела пуговица.

– Ик! Ик! Кря! – Фелиция вдруг заметила, что её нос вытягивается и срастается с верхней губой. Нижняя губа, впрочем, тоже не дура: раскаталась и выпрямилась, дополнив собой формирующийся клюв.

На самом деле, предыдущий вождь – напыщенный грязнуля и неврастеник – никогда не нравился ни утятам, ни прочим резиновым изделиям.

Перекрёсток

«Когда тебе плохо, всем вокруг почему-то хорошо.

В метро, в маршрутках, в коридорах. Переглядываются, хихикают, улыбаются, пока ты не знаешь, куда спрятать свои глаза. У тебя, блин, кошки на душе скребут, а студентики и школьники весело обсуждают всякую хрень!

«Знаю, что вы надо мной смеётесь, собаки!»

Знаю, почему они резвятся; на их месте я бы тоже вёл себя, как ни в чём не бывало. «Какой смысл грустить, трястись и скорбеть, если вся эта байда меня не касается?» Справедливо. Наверное, такие же мысли вели меня сквозь тьму последнего десятилетия. Это меня не касается – и всё тут!

Не хочется ничего делать, не хочется думать о том, что готовит завтрашний день. Каждый раз, когда планируешь сделать что-то завтра, понимаешь, что этого самого «завтра» для тебя может и не быть!

Беспокойство и истерия кругом немного успокаивает, напоминая, что я не один такой. Не единственный, кто боится. Зато когда «товарищи по несчастью» ведут себя так, словно ничего не происходит, это жутко бесит. Понятно, чего боятся практически все парни. Понятно, чего боятся некоторые женщины: высоко ценимая во все времена работа врача может обернуться для них абсолютным кошмаром. Можно было бы позлорадствовать отчаянью иных, похихикать в кулак, но не хочется. Зато когда люди, оказавшиеся со мной в одной лодке, вдруг начинают шутить, играть с детьми, радоваться чему-то и вообще делать хоть что-то, что отличает здорового человека от потенциального самоубийцы, это бесит. Я сам себя бешу порой.

Неужели это такая форма храбрости – жить, будто всё будет в порядке, хотя самому хочется то ли бежать куда глаза глядят, то ли косплеить Анну Каренину в метро? Я не знаю. Может, это храбро – хранить молчание, когда все кругом визжат, а может это лишь символ принятия, признание в