неусыпно с утра до ночи, глухая,

как стыд или скверная привычка,

как абсурд[62].

С ранних лет Чезаре Павезе постоянно разговаривал со смертью, а затем последовало его самоубийство. Беседы о смерти-и-жизни, безусловно, оказали влияние на его творчество, на стихи и рассказы, в которых слышится по-гамлетовски драматическое сомнение: быть или не быть, мечтать о жизни или же о смерти. Во время прогулки со своим другом Давиде Ладжоло[63] Чезаре Павезе сказал: «Все это потому, что я – виноградная лоза, но почву, где я расту, слишком сильно удобряли. Может поэтому я каждый день чувствую, как внутри меня гниет то, что я считал более всего здоровым».

В Неаполе смерть никогда не пытались скрыть, наоборот, она проявляется здесь во всем своем макабрическом[64] и, одновременно, праздничном убранстве. Неаполитанец Бенедетто Кроче в сборнике заметок под редакцией Джузеппе Галассо – «Автобиографические страницы»[65] – рассказывает один любопытный случай:

«Иногда друзьям, которые задают мне обычный вопрос: «Как дела?», я отвечаю словами Сальваторе ди Джакомо, которые тот услышал от старого герцога Маддалони, знаменитого неаполитанского сочинителя эпиграмм, когда в один из своих последних визитов застал того греющимся на солнце. Маддалони ответил тогда на диалекте:

– А разве не видите? Умираю».

Уверенность в грядущей смерти, память о будущем, является неизменным спутником Homo sapiens, и ее лишены не только другие живые существа, но даже созданные человеком машины, наделенные искусственным интеллектом. Возможно, предшественнику рода Sapiens повезло больше, потому что он еще ничего не знал. Но с тех пор, как человек начал мыслить, он стал задумываться о конце своего пути и в попытке предотвратить этот конец фантазировал о неизвестных мирах или о том, как остаться жить в памяти своего или будущих поколений посредством произведений или, как это нередко случается, собственной гробницы.

Микеланджело Буонарроти воздвиг усыпальницу папе Юлию II за много лет до смерти последнего. Гробница со знаменитым Моисеем находится в церкви Сан-Пьетро-ин-Винколи в Риме.

В большинстве случаев страх смерти (танатофобия) переживается как физиологическое состояние, обычный недуг, возникающий по неизвестным причинам и скрывающийся в такой области мозга, которую нельзя рассмотреть даже с помощью МРТ. Потому ее и называют бессознательным, чем-то не вмешивающимся в существование индивида.

Однако иногда случается, и это подтверждается психиатрическим и, в особенности, психоаналитическим опытом, что воспоминания о будущем, связанные со страхом смерти, могут порождать мучительную постоянную тревогу, которая мешает пациенту жить нормальной жизнью, воплощать свои способности и таланты.

Известный психоаналитик Ирвин Ялом в работе «Вглядываясь в солнце» рассматривает именно проблему страха, связанного с осознанием смерти, обсуждает и рекомендует психотерапевтическую методику для того, чтобы противостоять сопутствующему беспокойству. Автор предлагает анализировать это состояние, как бы пристально смотреть на солнце без вреда для глаз.

Мудрый и верный с точки зрения терапии подход к проблеме предлагает и Бенедетто Кроче в последних своих заметках под названием «Монолог» (Soliloquio), опубликованных в 1951 году, через год после его смерти:

«Как бы тосклива и печальна ни была смерть, мне, как философу, ясно видно, сколь ужасно было бы, если бы человек не мог умереть и был заперт в тюрьме, которая есть жизнь, […] Итак, вся жизнь – это подготовка к смерти, и ничего не остается, кроме как продолжать жить, ревностно и преданно выполняя все обязанности, которые на нас возложены. Смерть придет и упокоит нас […] но она не может сделать ничего, только прервать наше существование, так же, как и мы не можем сделать ничего, только позволить ей прервать наше существование, ибо ей не застать нас в глупой праздности».

2. Эразм снова размышляет

Эразм Роттердамский, уставший, но счастливый, скакал по направлению к землям Альбиона и вновь размышлял о леди Глупости и ее словах, таких соблазнительных и убедительных. Он видел себя со стороны, склонившегося над книгами в средиземноморских библиотеках, и пока скакал, перед его взором расстилались зеленые луга, а на закате небо расцвечивалось великолепными красками. Перед внутренним взором вставали коллеги кардиналы, критикующие его высказывания, и он вспоминал все, что вычитал в книгах, каждое слово, которое успел тщательно оценить и взвесить, а легкий благоуханный ветерок нес всевозможные еретические послания, навевал странные мысли. Эразм Роттердамский пытался изгнать греховные суждения, но те упорно возвращались и жалили его до знакомого с юности зуда, гармонично дополняющего окрестные красоты и удовольствие от конной прогулки: «А что если Леди Глупость права, и реальность не прячется в библиотеках и в книгах, а существует в окружающем мире, который Господь сотворил и для меня в том числе, подарил мне возможность, которая выпадает лишь раз?»

«Как бы тосклива и печальна ни была смерть, мне, как философу, ясно видно, сколь ужасно было бы, если бы человек не мог умереть и был заперт в тюрьме, которая есть жизнь, […] Итак, вся жизнь – это подготовка к смерти, и ничего не остается, кроме как продолжать жить, ревностно и преданно выполняя все обязанности, которые на нас возложены. Смерть придет и упокоит нас […] но она не может сделать ничего, только прервать наше существование, так же, как и мы не можем сделать ничего, только позволить ей прервать наше существование, ибо ей не застать нас в глупой праздности».

Бенедетто Кроче

Ветер тихонько, чтобы никто другой не услышал, шептал Эразму Роттердамскому, что он должен жить, а не размышлять о жизни; и лошадь рысила медленно, будто разделяя его мысли.

Эразм Роттердамский больше не хотел быть пленником необъятной культуры. Его, как и всех художников, как всех безумцев, тянуло на луга собственного воображения, как выразилась бы Богиня, чье присутствие несомненно радует людские сердца. Эразм Роттердамский вновь тосковал по необозримому будущему.

Когда идея, как и слово, становится фактом, она превращается в прошлое, в память. Вот тут-то и приходит конец интеллектуальному оргазму: желание – это фаза возбуждения, сказала бы Леди Глупость, становление, вода, которая течет в реке удовольствия и познания, но исчезает безвозвратно. Перед мысленным взором человека предстает уже другая вода, в которой он может освежиться, но это не есть вечность, это смертная жизнь.

В конце концов, как заявил бы Гераклит, вода непрерывно течет, потому что не хочет умирать[66].

3. Буффальмакко и фрески пизанского кампосанто

В тот день, когда я мысленно перескакивал с ветки на ветку древа своего воображения, описывая размышления Эразма Роттердамского,