– речь и ее воплощение в языке, что представляет собой, по меткому выражению Льва Выготского[57], «живую мысль». Нетрудно вообразить «память о настоящем», но гораздо труднее вообразить «память о будущем». Более того, если подойти к вопросу со всей строгостью науки о мозге, придется признать, что память о настоящем – это абсурд, ее не может существовать: к тому времени, когда информация достигает центров памяти в головном мозге, настоящее уже становится прошлым.

Однако разгадка «памяти о будущем» довольно однозначна и документально подтверждена. Многие поэты, философы и мыслители, занимавшиеся разными областями знания, писали об этом, книги на соответствующую тему теснятся на стеллажах любых библиотек, даже на бесконечных полках Вавилонской библиотеки, описанной Хорхе Луисом Борхесом. Раньше этот вид памяти носил более привычное название, насыщенное смыслом ясным и бесспорным, но в то же время двояким и волнующим, – это осознание смерти, а, значит, и память о ней.

Мексиканский писатель Октавио Пас в книге «Лабиринт одиночества»[58] резюмирует концепцию столь же остроумно, сколь и тревожно: «Наша жизнь – это непрерывное обучение смерти. Нас учат не столько жить, сколько умирать».

Память порождает страх смерти, который является формой коллективного безумия, столь же сильного, сколь и страх перед чем-то известным и неизбежным. С годами он неизбежно усиливается, но проявляться начинает еще в раннем возрасте, после первой встречи с каким-либо драматическим происшествием, которое может принимать самые разные обличья: от мертвой птицы, найденной на лугу, до исчезновения дедушки или бабушки, или слишком жестокой картинки на экране телевизора. Мир взрослых со своими полуответами и полуправдой помогает осознать неизбежность и необратимость смерти; понять, что она, как и рождение, является неотъемлемой частью биологии всех существ на Земле. Однако если растения и животные не знают о том, что должны умереть, то человеку постоянно не дает покоя мысль о неизбежном переходе от бытия к небытию, и его глупая, хотя и понятная, попытка восстания тщетна и нерациональна.

Сенека учит нас, intra peritura vivimus: «все создания смертных обречены смерти, мы живем среди бренности». Жозе Сарамаго веско напоминает нам об этом:

«Смерть […] благосклонно взирать на человечье стадо, которое без толку снует и мечется, будто не понимая, что все обречены одной и той же судьбе, что шаг назад приблизит к смерти так же точно, как шаг вперед, что все всем равны, ибо всему приходит один конец – тот, о котором какая-то часть тебя всегда должна думать, ибо думы эти – несмываемое клеймо твоей принадлежности к роду людскому»[59].

Это отрывок из романа «Перебои в смерти», где рассказывается о невероятном случае, произошедшем в одной стране: Атропа, парка[60], которой поручено перерезать нить жизни, вдруг перестает исполнять свои обязанности, и какое-то время никто не умирает. Люди забывают, что такое смерть, но попутно возникают непредвиденные проблемы, связанные с необычным течением новой жизни, которая стала, если можно так выразиться, вечной.

«Смерть […] благосклонно взирать на человечье стадо, которое без толку снует и мечется, будто не понимая, что все обречены одной и той же судьбе, что шаг назад приблизит к смерти так же точно, как шаг вперед, что все всем равны, ибо всему приходит один конец – тот, о котором какая-то часть тебя всегда должна думать, ибо думы эти – несмываемое клеймо твоей принадлежности к роду людскому».

Жозе Сарамаго

Для тех, кто родился в «нормальной» стране, прошлое, безусловно, имеет большое значение. Стоит человеку появиться на свет, и он тут же, с помощью речи и органов осязания, приступает к осмотру экспонатов в окружающем его музее жизни, а экскурсоводом выступает сама история. Она указывает, что необходимо знать, а что – игнорировать, что красиво, а что уродливо, а еще учит, что человек должен думать и что – делать. Основной инструмент – искусство речи, весьма полезный навык, с помощью которого можно многому научиться, в том числе и тому, в каких случаях лучше говорить осмотрительно, а в каких – и вовсе молчать. В столь же раннем возрасте формируется осознание окружающей человека тайны и страх перед концом пути.

Никому не дано столкнуться с действительностью, состоящей из свободных от искажений впечатлений, реальных воспоминаний: возможно, такое могли испытать разве что первые люди, не умевшие смотреть на мир в перспективе, не представлявшие свое будущее и не знавшие понятий «смертный» и «бессмертный».

Я убежден, что мое мышление, моя концепция мира и даже мое поведение – это результат постоянного возврата к прошлому, которого больше нет. Я называю его «кладбищем памяти», где погребено все, что было сделано, сказано или написано, огромный vademecum[61], который мы вольно или невольно несем по жизненному пути.

В конце концов, небеса – тоже своеобразное кладбище, созданное фантазией людей, испытывавших отчаянную необходимость отправить куда-нибудь умерших друзей и близких, поближе к богам и могущественным фигурам, облаченным в одежды из слов. В конце концов, Бог – тоже смерть; в том смысле, что он конец земной жизни и надежды на другую жизнь.

Главный герой «Ослепления» (1935), единственного романа философа Элиаса Канетти, является, по определению самого автора, «головой без мира», исключительно образованной головой. Внутри сознания он хранит все «кладбища» знаний планеты, но они оказываются бесполезны, когда герой сталкивается с новой реальностью, реальностью живой, существующей благодаря «инстинктам» невежества. Тереза, «мир без головы», странная жена главного героя, представляет реальность такой, какая она есть, без посредства слов, создающих виртуальные миры. В них человек чувствует себя в меньшей степени животным, а в большей – высшим существом, которое, тем не менее, ведет войны, убивает, развращает, ворует и эксплуатирует своих собратьев.

Привязка к определенным отделам мозга и физиология памяти о прошлом, процесс ее прогрессирующего ослабления с возрастом и возможные патологии давно известны. Существует другой тип памяти, тоже связанный с какой-то частью мозга, но пока не изученный, сопутствующий человеку на протяжении всей его жизни. Он не деградирует с возрастом, а, скорее, укрепляется с каждым прожитым годом и является, простите за оксюморон, памятью о будущем, тревожной памятью, преследующей вас, как тень, памятью о конце вашего путешествия. Целью пути является небытие или нечто, лежащее за пределами рационального.

Чезаре Павезе в прекрасном стихотворении «Придет смерть, и у нее будут твои глаза», написанным 22 марта 1950 года (в год, когда поэт покончил жизнь самоубийством), рассказывает, как мучительно может быть это воспоминание о будущем, ожидание смерти:

Придет смерть, и у нее будут твои глаза.