не шар. В квартире был погашен весь свет, кроме настольной лампы. Но у нее был выставлен режим мягкого ночного света, ровно такого, чтобы можно было без напряжения читать книгу в небольшом охвате. А эта сфера давала такие чудные фиолетовые полосы, блики по стенам! Они волнующими тенями расходились полусферами в разные края от шара, плыли друг навстречу другу и замыкались где-то в бескрайней дали в вышине, как теперь казалось.

— Мой ли это потолок? — невольно удивился я сквозь набегающие волны убаюкивающей музыки, невесть откуда раздавшейся. Это не были взрывные роковые или беспокоящие попсовые мотивы, выхватывающие внимание. Нет, так звучит ненавязчивая колыбельная, протяжная, манящая. Она охватывала все мое существо от кончиков пальцев на ногах до краешков волос на голове. Те так приятно пощипывали! Будто милая подруга нежно прохаживалась по голове коготочками, гладя ее и массажируя, но не возбуждая, а расслабляя. О, это было потрясающее чувство! Ей богу, мне захотелось улыбаться и смеяться, как в детстве, чего я давно уже не испытывал.

Эта музыка вела меня сквозь внезапно опутавшую меня липкую, противную паутину грязно-пурпурного, буро-чернильного цвета. И откуда она взялась? Я смотрел по сторонам и ничего не видел, кроме этой паутины. Тенета простирались насколько хватало взора. Густо-зеленые прожилки предательски колебались, вырываясь точно слизкие нити в банке протухших чернил. Если бы не эта чудная мелодия, проникавшая в меня, я бы наверняка сбился с едва различимой тропки и запутался в этих цепляющихся жилках. Возникшая по сторонам темная чаща не сулила ничего хорошего: там раздавались шорох и жуткий треск; пронизывающим холодом тянуло оттуда. Нет, мой путь, хвала богам, лежал не туда. Тропинка умно, деликатно плутала между целым ворохом паучьих нитей, которые как лианы тянулись ко мне с каждой встречной ветви. Ого! Да это целая чащоба! Откуда здесь взялись эти дубы-великаны? Из ничего, из ниоткуда, из странно-сгущенного мира проступили сперва всепоглощающие стволы с ветвями-крюками, страшными, безобразными; за мою просторную рубаху, схваченную плотным широким поясом, цеплялись скрюченные пальцы, по спине хлестали тонкие прутики, будто злые стаи комаров, спрессованных в длинный жгучий хлыст.

Мелодия взывала к дальней вершине всего этого невообразимого лесного котлована. Сквозь странную тьму я следил за ее аккордами, ухватывал ухом и сердцем ее пульсирующий ритм, ее воззвания. Как слепой, шел я, отбрасывая руками в стороны весь этот дикий, нелюдимый лес, разрывая ногами опадающие липкие нити. На моих башмаках из черной кожи, скрепленных шнурками и ремешками с незамысловатым дугообразным орнаментом, нависли целые скомканные гроздья такой вот липкой смеси. С отвращением я содрал ее, уже доходившую до щиколоток, и отбросил. Скорее, скорее прочь из этой непролазной чащи. Едва поддавшись беспокойству, я стал терять мою мелодию. Казалось, чаща сгустилась пуще прежнего и нависла над моей несчастной головой, укрытой только непритязательным шапероном — этаким капюшоном, чем-то похожим на тюрбан, состоящим из нескольких слоев материи. Откуда только взялось это одеяние?

Не знаю уж, сколько времени я так проблуждал. Сомнение и страх охватывали мою душу попеременно. Как вдруг за левую ногу схватилось что-то мягкое, шершавое и, будто пробуя свои силы, потянуло в сторону, в колючие кусты. Я задергался, исцарапав все руки об их колючки в попытках сбить с себя мерзкую лапу, как стало понятно. Мне это удалось сделать не без труда. Что-то гнусно зашипело с того края. На то шипение из непроглядной далекой тьмы донеслись отзвуки — десятки таких же шипений, которые слились в одно монотонное гудение: точно по полу на большой клеенчатой подстилке тащат что-то тяжелое.

Не помня себя, не разбирая дороги, я бросился что было силы в противоположную сторону. Этот порыв наверняка бы погубил меня! Тогда, в первый раз, я еще многого не знал об этом месте, в которое попал. Сейчас, когда пишу эти строки, знаю ненамного больше, но усвоил твердо: если идешь по тропинке, то не стоит сбиваться с нее в сторону!

Я бежал, спотыкаясь, цепляясь за каждый сук, летел кубарем на склонах, взбирался на коленках на пригорки, ухватываясь за любую тростинку, что попадалась. Израненный, исколотый, с задыхающимися легкими, я мчался на последних остатках воли. Многочисленное шипение, шиканье оставались то далеко позади, то, казалось, настигали. За густыми зарослями, сплошными кронами темных деревьев я не видел ни проблеска неба.

Не знаю, что спасло меня: провидение или мысленные обращения к сестре? Если бы я был верующим, то наверняка бы согласился с тем, что в такой передряге спасет только чудо. Но за монотонными строчками кода, блоками функций так нелегко найти веру, что есть нечто, вырывающее за читаемые ограничения. Но в тот миг я позабыл не только о коде, но и о своей профессии. Глядя мимоходом на свой невзрачный внешний вид, на истрепанную крестьянскую одежду, мне уже начинало казаться, что я придумал самого себя в другом мире, а этот вот — и есть настоящий!

Чудом стал далекий мелькнувший огонек чуть правее того направления, в котором я сломя голову мчался. Дайте человеку надежду, как известно, — и он горы свернет! Но отберите и призрак ее — и даже у самых волевых появится безнадежность. Не зря же так названо это чувство! Какое же счастье, что в ту минуту я углядел его! И откуда только взялись силы? Пуще прежнего я рванул, сотрясая прыжками пустотелые пни. Что за диво? Почему тогда я не удивлялся, как от моего бега разлетались в щепки дряхлые обломки давно сгнивших коряг? Не прошло и получаса, как я домчался до опушки, на которой под сенью вековых громад приютился покосившийся домишко, вросший в свое обиталище так же, как и дубы-великаны рядом своими могучими корнями вросли в плотную, утоптанную землю.

Домишко был ветхим, с покосившейся крышей и крутыми боками; старые-престарые ставни, казалось, плотно закрывали его от всех внешних невзгод; низенькая дверь смотрела туго и нелюдимо, не оставляя на земле около себя никаких признаков, что ее отворяли. Откуда же мелькал огонек? Едва я задал этот вопрос, как вновь увидел его! На этот раз яркая вспышка замигала, запульсировала так, что не хочешь — заметишь! Вот же, чуть пониже правого оконца есть полукруглое отверстие величиной достаточной на взрослого плотного мужчину. И оттуда ровным ритмом, с выдержанными паузами, вылетали эдакие полыхающие огненные шарики размером с кулак. Их было не то чтобы много. Но и не мало. Разглядеть их можно было только так близко. Из-за яркости они сливались как раз в единообразную вспышку, или огонек. Странное дело: пролетая по наклонной прямой в