– Не пойду! – огрызнулся я. – В неведении всё же есть хоть какая надежда, в отказе же…

– Я тебя за шиворот потащу, идиота такого! А ну, вставай живо!

И я встал. И пошёл.

Когда я вошёл в спальню, в окошке действительно была луна. Большая и круглая. Она заливала серебристо-голубоватым светом всю комнату, и Наташа была видна как на ладони, и лунные зайчики играли в её волосах…

Я подошёл поближе и, затаив дыхание, наклонился над ней.

Наташа спала, я услышал её ровное лёгкое дыхание.

«Убирайся отсюда! – мысленно приказал я себе. – Она спит, что тебе ещё надо?!»

Но «убираться отсюда» я почему-то уже не мог. Как зачарованный стоял я рядом со спящей Наташей, и всё смотрел, смотрел на неё, не в силах отвести глаз. Потом я наклонился и, сам удивляясь собственной смелости, поцеловал её руку. Еле слышно, одним лёгким прикосновением губ.

Но этого моего робкого прикосновения оказалось достаточным, чтобы Наташа проснулась. Она не отдёрнула руку, нет… но то, что она сказала, прозвучало почти приговором.

– Иди спать, Саша, – сказала Наташа и, чуть помолчав, добавила: – Не надо. Я не хочу.

И всё! Все точки над «и» были расставлены, и мне ничего другого, как повернуться и уйти, не оставалось. Конечно же, спать я не пошёл. Вместо этого я пошёл в зал, достал плеер и, напялив на голову наушники, врубил звук на полную, как говорится, катушку. После этого сел в кресло и закрыл лицо руками. Вот так! И не думать… главное – не думать, совершенно ни о чём не думать! Вот так, расслабиться… Отлично! Действует лучше водки! Жалко только, что нельзя ещё громче! Ещё громче бы…

Я сидел, слушал, а слёзы как-то сами собой всё бежали и бежали из глаз моих, и пальцы мои вскоре стали совершенно мокрыми. И всё нарастала и нарастала во мне какая-то особенная, противная какая-то жалость к собственной своей недотёпистой персоне…

Внезапно музыка оборвалась. Я чуть приподнял голову и сквозь неплотно сомкнутые пальцы неожиданно увидел Наташу. Она стояла передо мной всё в том же алом халатике, стояла, молчала и смотрела мне прямо в лицо.

Не выдержав этого её пристального взгляда, я опустил голову. Мне вдруг стало, не то, чтобы стыдно, но как-то неловко, что ли… так, словно меня неожиданно застукали за чем-то откровенно нехорошим…

– Ну, чего ты? – тихо спросила Наташа, и я снова уловил в её голосе те же самые странные, незнакомые мне нотки. – Обиделся, да?

И тут я не выдержал. Да и кто бы выдержал такое! Всё, что копилось во мне долгие эти месяцы, всё, что добавилось туда за один-единственный сегодняшний вечер…

Схватив Наташу за руки, я упал перед ней на колени и принялся покрывать бесчисленными поцелуями нежные её руки.

И говорил, говорил, говорил…

– Я люблю тебя, Натаха! – говорил я, ни на мгновение не переставая целовать её руки. – Господи, если бы ты только знала, как я люблю тебя! Если бы ты только знала, что ты для меня значишь…

Я говорил долго и бессвязно, а Наташа стояла, слушала и не отнимала рук.

Потом я замолчал.

И сразу же мне стало так легко-легко. И как-то опустошённо, что ли. Будто я все эти долгие месяцы таскал на себе некий невидимый, но на удивление тяжеленный груз, а вот сейчас одним резким рывком сбросил его с плеч. И мне стало даже абсолютно всё равно, что ответит сейчас Наташа, я вдруг понял, как это прекрасно – любить, пусть даже безответно.

Главное, что она знает. Остальное не так уж и важно.

А Наташа молчала. Долго молчала. Потом она высвободила, наконец, руки, подняла их и осторожно положила мне на голову. Наташины пальцы тут же зарылись в мои волосы, а я снова закрыл глаза и почти вслепую уткнулся лицом в её колени и сквозь распахнувшийся халатик стал лихорадочно целовать их. И мне сейчас хотелось только одного: чтобы минуты эти, непередаваемо сладостные минуты эти текли, как можно медленней… чтобы они совсем остановились, что ли…

Потом руки мои стали действовать нагло и самостоятельно. Они, а не я вдруг принялись расстёгивать пуговицы халатика, медленно, одну за другой…

Наташа молчала.

Расстегнув последнюю пуговицу, я встал и сразу же почувствовал, какие у меня ватные ноги. Халатик, лишний и ненужный, тихо соскользнул вниз, на пол, улёгся там алым комочком материи. И снова Наташа ничего не сказала мне… и тогда я осмелился и посмотрел ей в лицо.

Глаза Наташи были закрыты, губы плотно сжаты, а само лицо какое-то отрешённое, что ли, словно всё это я проделывал не с ней, словно её это совершенно не касалось. Она стояла передо мной, полностью обнажённая и такая красивая… и молчала…

«Почему она всё молчит? И надо ли делать то, что я собираюсь сделать сейчас?» – в одно мгновение пронеслось у меня в голове, но было уже поздно.

Руки мои не хотели рассуждать ни о чём. Одним рывком они подхватили Наташу, оказавшуюся на удивление лёгкой, почти невесомой, и осторожно понесли её в спальню.

Потом они лихорадочно срывали с меня одежду, а лунный свет, плотно, без остатка заполнивший собой комнату, придавал всему происходящему какой-то нереальный, сказочный какой-то оттенок. Словно всё это происходило во сне, и сон этот, яркий и на удивление целостный, в сущности оставался всего только сном… А вот сейчас я проснусь, и всё исчезнет.

Но ничего не исчезало, и исчезать вовсе не собиралось. И когда я обнял Наташу и принялся снова целовать её, такую близкую и такую желанную, её грудь, живот, колени, я, наконец, осознал, что всё это не сон. Я целовал её долго, руки мои как безумные метались по её телу и ласкали, ласкали…

А Наташа…

Она лежала совершенно безучастная ко всему происходящему, глаза её по-прежнему были закрыты, губы плотно сжаты… и даже когда я начал целовать их, Наташа не ответила на поцелуи. Я чувствовал, как она вся дрожит, как вся она до предела напряжена внутренне, как она, совершенно не воспринимая мои ласки, думает сейчас о чём-то постороннем, ко мне совершенно не относящемся. Вот тут бы мне и остановиться, опомниться, задуматься над всем этим… но где там!

Мне было уже не до этого. Я не размышлял, хорошо ли я делаю, плохо ли… не мог я размышлять в тот момент… И лишь потом, когда всё окончилось и возбуждение моё резко и