— О! — со вздохом произнёс дон Педро. — Мои открытия могутне ограничиться только этим.

Что-то в его тоне не понравилось дону Хайме. Большая головаего заносчиво откинулась назад, брови нахмурились.

— Что вы имеете в виду? — вопросил он.

Дон Педро уловил мольбу в тёмном, влажном взгляде маленькой,хрупкой женщины, стоявшей перед ним. Снисходя к этой мольбе, он рассмеялся исказал:

— Мне ещё, по-видимому, предстоит открыть, где вашепревосходительство соблаговолит поместить меня на то время, пока я вынужденпользоваться вашим гостеприимством. Если мне позволено будет сейчас удалиться…

Губернатор резко обернулся к донье Эрнанде:

— Вы слышали? Ваш родственник вынужден напомнить нам о нашихобязанностях по отношению к гостю. А вам даже в голову не пришло, что вы должныпозаботиться о нём.

— Но я же не знала… Мне никто не сказал, что у нас гость…

— Прекрасно. Теперь вы знаете. Обедать мы будем черезполчаса.

За обедом дон Хайме пребывал в преотличнейшем расположениидуха, иначе говоря, был попеременно то невероятно важен, то невероятно шумлив,и стены столовой то и дело дрожали от его громового хохота.

Дон Педро почти не давал себе труда скрывать неприязнь кнему. Он держался с ним всё более холодно и надменно и почти полностью перенёссвоё внимание на подвергавшуюся насмешкам супругу.

— У меня есть весточка для вас, — сообщил он ей, когдаподали десерт. — От кузена Родриго.

— Вот как? — язвительно заметил дон Хайме. — Она будет радаполучить от него весть. Моя супруга всегда проявляла необычайный интерес ксвоему кузену Родриго, а он — к ней.

Донья Эрнанда вспыхнула, но не подняла глаз. Дон Педролегко, непринуждённо тотчас пришёл ей на выручку.

— В нашей семье все привыкли проявлять интерес друг к другу.Все, кто носит фамилию Кейрос, считают своим долгом заботиться друг о друге иготовы в любую минуту этот долг исполнить. — Говоря это, дон Педро в упорпосмотрел на дона Хайме, как бы призывая губернатора получше вникнуть в скрытыйсмысл его слов. — И это имеет прямое отношение к тому, о чём я собираюсьповедать вам, кузина Эрнанда. Как я уже имел честь сообщить егопревосходительству, корабль, на котором мы с доном Родриго отплыли вместе изИспании, подвергся нападению этого ужасного пирата капитана Блада и былпотоплен. Пираты захватили в плен нас обоих, однако мне посчастливилось бежать…

— Но вы не поведали нам, как вам это удалось, — прервал егогубернатор. — Вот теперь расскажите.

Однако дон Педро пренебрежительно махнул рукой.

— Это не столь уж интересно, и я не люблю говорить о себе —мне становится скучно. Но если вы так настаиваете… Нет, как-нибудь в другойраз. Сейчас я лучше расскажу вам о Родриго. Он узник капитана Блада. Но неподдавайтесь чрезмерной тревоге.

Слова ободрения пришлись как нельзя более кстати. ДоньяЭрнанда, слушавшая его затаив дыхание, смертельно побледнела.

— Не тревожьтесь. Родриго здоров, и жизни его ничто неугрожает. Мне из личного опыта известно, что этот страшный человек, этот Блад,не чужд понятия рыцарственности. Он человек чести, хотя и пират.

— Пират — человек чести? — Дон Хайме так и покатился сосмеху. — Вот это здорово, клянусь жизнью! Вы мастер говорить парадоксами, донПедро. А что скажете вы, Фрей Алонсо?

Тощий монах угодливо улыбнулся. Донья Эрнанда, побледневшая,испуганная, терпеливо ждала, когда дон Педро сможет продолжать. Дон Педро сдвинулброви.

— Парадокс не во мне, парадоксален сам капитан Блад. Этотграбитель, этот сатана в облике человека никогда не проявляет бессмысленнойжестокости и всегда держит слово. Вот почему я повторяю, что вы можете неопасаться за судьбу дона Родриго. Вопрос о его выкупе уже согласован между ними капитаном Бладом, и я взялся этот выкуп добыть. А пока что Родриго чувствуетсебя совсем неплохо, с ним обращаются почтительно, и, пожалуй, можно дажесказать, что у них с капитаном Бладом завязалось нечто вроде дружбы.

— Вот этому я охотно могу поверить, чёрт побери! — вскричалгубернатор, а донья Эрнанда со вздохом облегчения откинулась на спинку стула. —Родриго всегда готов был водить дружбу с мошенниками. Верно, Эрнанда?

— На мой взгляд… — негодующе начала донья Эрнанда, новнезапно умолкла и добавила другим тоном: — Я никогда этого не замечала.

— Вы никогда этого не замечали! А вы вообще когда-нибудьчто-нибудь замечали, позвольте вас спросить? Так-так, значит, Родриго ждётвыкупа. Какой же назначен выкуп?

— Вы хотите внести свою долю? — обрадованно и уже почтидружелюбно воскликнул дон Педро.

Губернатор подскочил так, словно его ужалили. Лицо его сразустало хмурым.

— Я? Нет, клянусь святой девой Марией! И не подумаю. Этодело касается только семейства Кейрос.

Улыбка сбежала с лица дона Педро. Он вздохнул.

— Разумеется, разумеется! Тем не менее… Мне всё же думается,что вы со своей стороны ещё внесёте кое-какую лепту.

— Напрасно вам это думается, — со смехом возразил дон Хайме,— ибо вас постигнет горькое разочарование.

Обед закончился, все встали из-за стола и, как повелось вчасы полуденного зноя, разошлись по своим комнатам отдыхать.

Они встретились снова за ужином в той же комнате, уже вприятной вечерней прохладе, при зажжённых свечах в тяжёлых серебряныхподсвечниках, привезённых из Испании.

Самодовольство губернатора, радость его по поводу полученнойим необычайно высокой награды не знали границ; весь свой послеобеденный отдыхон провёл в созерцании драгоценного ордена. Он был чрезвычайно весел, шутлив ишумен, но и тут не обошёл донью Эрнанду своими насмешками. Вернее, именно её-тоон и избрал мишенью своих грубых шуток. Он высмеивал свою супругу на все лады ипризывал дона Педро и монаха посмеяться вместе с ним. Дон Педро, однако, несмеялся. Он оставался странно серьёзен: пожалуй, даже в его взгляде,устремлённом на бледное, страдальческое, трагически-терпеливое лицо доньиЭрнанды, мелькало сочувствие.

В тяжёлом чёрном шёлковом платье, резко оттенявшемослепительную белизну её шеи и плеч, она казалась особенно стройной и хрупкой,а гладко причёсанные, блестящие чёрные волосы подчёркивали бледность её нежноголица. Она была похожа на изваяние из слоновой кости и чёрного дерева и казаласьдону Педро безжизненной, как изваяние, пока после ужина он не остался с нейнаедине в одной из оплетённых жасмином, овеваемых прохладным ночным бризом сморя лоджий.