Появилось кое-что новенькое: птицы прилетели. Вот уже почти месяц у меня нет никакой нужды выходить на улицу. Настрой отличный. Перелетные птицы – символ перемен: возможно, дело в них. Кажется, и у Карла дела пошли на лад: он бодро переминается с ноги на ногу за молочным стеклом окна ванной комнаты. Весна – время почистить перышки: представляю, как он, неистово фальшивя, от души горланит «Кантри роудс», как при этом поправляет редкие пряди на голове, потирает заросшую щетиной шею, обдает подбородок и щеки чуть теплой водой, проводит бритвой снизу вверх, подравнивает усики, топорщит бакенбарды, обрезает волоски в носу, чистит уши палочками. Как включает после этого погромче радио, кивая в такт звучащей все звонче и звонче мелодии.

По его спине сбегают потоки воды, покуда он тщательно намыливает все тело. Начинает с затылка, проходится по ушам, переходит к лицу, спускается по шее к лопаткам. Руки его заныривают за спину, как у заправского акробата. Проведя по волосам на груди, он спускается по дорожке растительности на животе к лобку. Ногам уделает особое внимание. Трет изо всех сил, ему кажется, будто он может просто содрать старую кожу, и под ней появится новая. Словно это способно изменить его жизнь. Но забывает, что для этого нужно и внутри как следует себя отдраить и обновить.

Он открывает запотелое окно, насухо вытирает голову и туловище полотенцем, промакивает живот, подмышки, с трудом забирается за спину. Смотрит наружу, вверх, в небеса, как будто ход его дня может зависеть от того, хорошая ли будет погода. Если бы у меня был способ добраться до «Мальборо Голд», я бы тоже с удовольствием выкурил с ним сигарету той марки, что он предпочитает. Нас разделяет не только дистанция, но и то, что мы оба не выходим из дома.

На этой неделе буду вставать рано, чтобы сравняться с остальными жаворонками. Воспользуюсь новообретенной тишиной, чтобы погрузиться в медитацию. Или чтобы смастерить что-нибудь. Я чувствую в себе огромные запасы энергии. Чувствую себя великолепно!

День двадцать шестой. Меня перестали кормить. Не подано ни круассанов на завтрак, ни манки на обед. Кашель сухой и металлический, эхом разносящийся по комнате. Я не решаюсь выходить, чувствую себя чересчур больным, чтобы встать на ноги. Родные сразу же решат, что я здоров, и отправят на всю весну в какой-нибудь лагерь. Так что я лежу и, скучая, слушаю собственные монотонные удары сердца. Неужто они забыли о своем смертельно больном ребенке? Вечером квартиру наполняет запах фондю и вишневой настойки. Голод оказывается сильнее воли.

Все празднично освещено. Лампочки, приспособленные к кончикам оленьих рогов, льют на уютно сидящих за столом свет. По центру стола над пламенем свечи стоит глиняный горшок. В вязком сыре торчат вилки для фондю. Большие корзины полны нарезанного хлеба. Гостиную наполняют острые запахи: белое вино, остывший табак, сливочный жир. На концах стола заняли места Тегетмейеры-старшие, вдоль расселись Рейхерты. Перед каждым – щедро наполненный бокал.

– О, Тиль, прошу, присоединяйся. Мы как раз собрались приступать, – Карола сидит лицом к дверям, за ней в широком окне виден дом напротив, над которым раскинулось вечернее небо. Тиль присаживается рядом с герром Рейхертом; тот кивает в знак приветствия.

Мать собирается встать, но тут Оскар откладывает вилку, поднимается, опершись на стол, и со словами «Не надо, я сам!» исчезает на кухне.

– Ну, как у тебя дела? – спрашивает фрау Рейхерт.

– Тс-с-с… – Тиль берется двумя пальцами за футболку, подносит ее край к носу и принюхивается.

– Что-то ты давно к нам не захаживаешь, – продолжая говорить, фрау Рейхерт поочередно смотрит то на Каролу, то на своего мужа. – Сын что-то говорил о том, что у тебя проблемы с допуском к экзаменам. Уверял, что произошла какая-то несправедливость.

Оскар расстилает перед Тилем салфетку, ставит тарелку и бросает приборы так, что они громко звенят о столешницу. И говорит:

– Если на то пошло, проживет и без аттестата. А мы позаботимся о том, чтобы он пошел учиться на того, на кого сочтет нужным. Все бумаги уже на столе у профессора Петерса. Стоит только дать сигнал. Вот так все просто. Но теперь давайте приступать к еде.

Все подают друг другу руки и хором желают приятного аппетита. И принимаются за фондю.

– У нас вполне определенные планы, – возобновляет тему Карола. – В случае с особенными детьми не стоит беспокоиться – они идут своим путем. А сегодня как раз прямые пути и не считаются оптимальными.

Герр Рейхерт кивает. Тиль берет два куска хлеба и передает корзину фрау Рейхерт.

– К тому же он болен. – Отец вновь занимает свое место во главе стола.

– Ешьте же, ешьте, – повторяет мать. Все нанизывают на вилки по кусочку хлеба, она тем временем подливает вина.

– Что же с ним приключилось? – спрашивает фрау Рейхерт.

– У него синдром Аспергера, – заявляет Оскар.

Карола опускает вилку на край тарелки.

– У него, по-твоему, что?

– Повторяющиеся рутинные действия, трудности в социальном взаимодействии, склонность к формированию узко сфокусированных интересов.

– Это ты ему поставил такой диагноз?

– Это диагноз, который ставят специалисты. – Он косится в сторону герра Рейхерта, который тайком подмигивает ему.

– Мальчик и трех недель не просидел в своей комнате, а ты уже бросаешься такими словами?

– Если точнее, практически месяц.

– Месяц? – вопросительно смотрит на них фрау Рейхерт. – Чем же он там все это время занят?

– Он просто переутомился. – Карола подвигается вперед. – Мы-то с вами понимаем, не правда ли, Гюнтер?

Герр Рейхерт опускает вилку в расплавленный сыр. От миски к его тарелке тянется жирный след.

– И чем же занимаются аспергеры, сидя месяцами взаперти? – не унимается его жена.

– Нет у него никакого синдрома, и симптомы совершенно не те! – резко обрывает ее Карола. – Узко сфокусированные интересы – это, например, какие? Мы что, фашисты, что ли, чтобы так реагировать? Пусть занимается, чем считает нужным!

Тиль занят тем, что режет корнишон аккуратными кружочками.

– Между прочим, я ничего оскорбительного не говорю, – защищается Оскар. – Просто ставлю диагноз согласно состоянию пациента.

– А что такое этот Аспергер?

– Одна из форм аутизма, – отвечает герр Рейхерт.

– Ну все, с меня довольно, – Карола хлопает ладонью о столешницу. – Тиль – прекрасно выглядящий, совершенно нормальный молодой человек, ничем не отличающийся от вашего Яна. И мы обязаны поддерживать его в столь сложной ситуации!

Отзвук удара медленно разносится по комнате. Тиль нанизывает на вилку кусочек огурца, обмакивает его в сыр, крутит, чтобы подобрать стекающие капли, подносит ко рту, жует. Все смотрят на него, словно ждут, что он ответит. В коридоре стоит вернувшаяся из магазина сестра, держа в руках набитую сумку. Анна-Мари бросает беглый взгляд на присутствующих и быстро уходит к себе.