Он сам сказал все, что я могла ему привести в вину.

— Я не знаю, как мне искупить вину перед ней и… перед тобой. Что ты хочешь? Денег? Может, я могу что-то для тебя сделать?

Как сломанная кукла, он согнулся, уткнувшись лицом в водительское сидение. Наконец, я увидела в нем не убийцу, а такого же сломанного ребенка, потерянного и шокированного. Я вдруг в красках представила, как он, искалеченный в груде погнутого железа, видел изуродованное тело Арины. Ее разбитое лицо на остатках приборной панели, которое к похоронам худо-бедно загримировали. Как запах железа забивался в ноздри, как их кровь, смешиваясь, пропитывала сиденья.

— Как? — он отвернулся к окну, откуда открывался вид на тусклые и от тонировки еще более темные гаражи, — как мне жить с этим?

— Прости меня, — на выдохе прошептала я.

Я вышла из машины и направилась обратно в здание, чтобы там дождаться пока они уедут. Закрывшись в туалете, я села на унитаз и открыла коробочку. Кольцо идеально село на безымянный палец левой руки, отполированное серебро сияло, черные камни, ограненные под бриллианты, переливались даже при тусклом освещении уборной. На нем была бирка с 935 пробой, и на ней было указано, что вставки из черных фианитов, и рыночная цена ему — 1220 рублей. Впрочем, для меня настоящая цена этому кольцу — миллиарды.

Утром тридцать первого октября в чат “общая частичка наших сердец” прислали фотографию ниши, куда заложили прах Арины. За красными розами, которые для драматичности засунули в кадр, на черной плитке выгравировали ее портрет с худшей фотографией, какую только могли использовать для этих целей. Если я правильно помню, то этот снимок взяли из выпускного альбома, где на ее лице были детская припухлость и отек от ночной алкогольной шалости. Поздним вечером в середине мая 2016 года мы тайно пронесли пару бутылок шампанского в “голубятню”. Поводом для прикрытия истиной причины стала выпускная фотосессия, конечно, но, если быть откровенной, мы так поступили только потому, что в том возрасте особого случая для распития шампанского не требовалось. Лично я уже после совершеннолетия почти потеряла интерес к вещам, переставшим быть запретными. На фоне своей матери Арина тоже не казалась любительницей крепких напитков и выпивала раз или два в месяц. Прекрасное было время.

— Еще немного и я буду жить одна в своей квартире, — Арина говорила шепотом, хотя опекуны с первого этажа нас бы не услышали, и даже случайно на третий не заходили, особенно ночью. — Устроюсь на работу, это же совершенно другая жизнь.

— Сможешь гулять ночью, устраивать вписки и покупать алкашку с паспортом.

Я поддерживала ее в этой радости, но с грустью думала, что следующие два года проведу в этой комнате либо одна, либо с кем-то из средних детей. На фоне нашего разговора о взрослой жизни играла популярная в то время песня “скр-скр-скр”, которую мы считали глуповатой, а я стеснялась добавлять ее даже в закрытый плейлист в «ВК», но под такие вечера она подходила идеально. Только потом я узнала о том, что даже самые искушенные фанаты панк-рока знают такие песни наизусть и ничего лучше для тусовок не найти, чем “я пчела ты пчеловод”, “”Вероника” и “My dick is big”.

— Будто нас что-то останавливало от ночных гулянок, — она хмыкнула и залпом допила шампанское. — Пошли сейчас?

С тех пор, как нас на этом поймал местный участковый, мы из дома после 10 вечера не выходили. Но прошло больше года, воспитательная беседа забылась, и мы были готовы нарушать запреты заново. Сейчас мне кажется, что 12 месяцев — это совсем немного, но в возрасте до 18 лет даже такой отрезок времени представляется двумя разными эпохами. В этом возрасте человек быстро меняется и взрослеет, поэтому подросток в 13 и 15 лет — это буквально две разных личности. После второго десятка контраст стирается. И хотя мне кажется, что в 21 год я была глупенькой, а теперь умнее, но такой огромной разницы уже нет. И так будет пока мне не стукнет 70 и я не сойду с ума. А время с каждым годом идет все быстрее, и быстрее.

Тихо, на цыпочках мы спускались по деревянной “временной” лестнице, которой на днях исполнилось лет 7. Хотя каждый этаж был изолирован от двух других, но услышать наши шаги могли средние дети — они бы не упустили момент пожаловаться Светлане Алексеевне. Арина шла впереди, мы почти синхронно ступали вниз, держась обеими руками за поручень, будто сильно пьяны и вот-вот упадем. Шаг, шаг, она поворачивается ко мне и мы, прикрывая рты, беззвучно хихикаем. В полной тьме, стараясь не задеть пустые банки, что стояли на старом серванте в сенях, мы поравнялись с дверью на первый этаж. Для чего-то обе застыли и прислушались, но до нас доносился только громкий храп Семена Иваныча, благодаря которому нам и удалось открыть основной замок. После характерного щелчка, мы снова застыли и прислушались, а как покинули дом, рванули к калитке, не оглядываясь, потому как было страшно увидеть в кухонном окне лицо Светланы Алексеевны.

— Ну, — мы остановились отдышаться через три улицы, — в парк?

Парк — это клочок молодого леса у искусственного пруда, который согласно слухам образовался в нашем поселке из-за падения в него бомбы во время Второй Мировой войны. Там, на возвышенности и росли три на три метра деревьев с каменной сценой, где можно было зарядить телефон, если дотянешься. Почему, как, откуда и за счет чего туда подавалось электричество — загадка, но спасало наши дешевые китайские телефоны-реплики на самсунг. Рядом со сценой по сей день находился танцпол, закатанный в асфальт и по его периметру располагались лавочки, где мы и наши ровесники часто играли в карты.

Уже на подходе слышались голоса — одноклассники Арины тоже “готовились” к фотосессии. Когда они разглядели нас издалека, то восторженно завыли, будто к ним вышли голливудские звезды. Максим — молодой человек до страшного похожий на Юрия Шатунова, поприветствовал нас первым:

— Арина, Калька! — остальные засмеялись, а я ощутила себя некомфортно. — Так вы к экзаменам готовитесь, да?

Он обнял Арину, а меня потрепал по волосам. Мы оставались с ними часов до двух ночи. Недолго, так как другой старший товарищ Артем, лет так 27, напившись, сначала якобы случайно дотрагивался до меня, затем стал смелеть. И, прощупав почву, вдруг схватил