— В детдомах географии нет, что ли? Они могут быть и из Якутии или Монголии, но приехали-то в Россию.

Мы мельком переглянулись с Пашей, удивленные его выдающимися знаниями о родной стране.

— Я вообще считаю, что Россия — она для русских, все должны жить в своей стране. Эту вашу толерантность придумали идиоты, которые элементарных вещей не понимают. И вам, малолеткам, в ваши пустые головы вкладывают. Ой, как было бы здорово, — он замахал потными ладошками, — если бы все всех уважали и жили в мире радости! Надо соблюдать иерархию, так природой заложено. Вот я — мужчина и альфа, я по праву выше вас и тем более хачей в МОЕЙ, — одутловатый палец устремился к потолку, — стране.

Так ловко он в своем монологе сочетал темы несвязанные между собой, что и перебивать не хотелось. В конце речи Евгений устал, начал спотыкаться о собственные несостыковки и привычно махнул рукой в центр зала, оставшись недопонятым гением.

Я слукавлю, если скажу, что так же легко отмахнулась от его слов. Конечно, я и ранее задумывалась о своем происхождении, но горький опыт научил меня тому, что о некоторых вещах лучше не знать. Были в нашем кругу абсолютных сирот те, кто напоказ не строил догадок о родителях, что выглядело столь же смешно, что и уверенность других в своем благородном происхождении. И я относилась к первой категории. В тайне ото всех у меня даже была жалкая попытка разузнать хоть что-то, но, когда я стащила у дежурного ключи и даже добралась до кабинета, где хранились личные дела, то в своей серо-коричневой папке, сделанной из бумажных отходов, нашла лишь сухие записи, о которых и так знала. Я — подкидыш, как выразился Евгений. Однако, никакой личной информации о милиционере, который якобы меня нашел, не было. Видимо, вывод, что его завали Акай Акаев сделали из придуманного им имени для меня. Я немного расстроилась и о своей выходке рассказала однажды только Арине. Она заменила мне буквально всех и, только встретив ее, я действительно перестала думать о тайне своего рождения вплоть до 23 лет, когда ее потеряла.

Загорелся экран телефона. На фоне картинки с радугой и отпечатками кошачьих лап я прочитала имя, которое надеялась никогда больше не видеть и не слышать. Писал Елисей. В последнем сообщении, которое я ему отправила в ночь аварии, я проклинала его и желала, чтобы он не выжил. Но спустя месяц он был достаточно здоров, чтобы писать мне. По крайней мере, физически. И, полагаю, сильно ударился головой, если решил, что я захочу его видеть после того, что произошло.

Мне пришлось выйти из офиса, ведь даже миниатюра его фотографии пробуждала во мне воспоминания о том дне. Спустившись на первый этаж, я заскочила в туалет и закрылась в кабинке. Слезы капали на дисплей, из-за чего я очень долго писала сухой и категоричный отказ от встречи и в итоге не смогла его отправить прежде, чем Елисей одной лишь фразой смог переубедить меня.

Я растерла по лицу сопли, постучала по щекам и вышла из небрежно покрашенной кабинки туалета. Слева от меня у писсуара справлял нужду какой-то мужчина.

— Здравствуйте, — выдала я, смущенная своей ошибкой.

— Добрый день, — так же неловко ответил он.

Елисей приехал к концу моего рабочего дня. Его «Мерс» смотрелся на фоне промзоны очень нелепо, будто его прифотошопили туда. Лобовое стекло не пропускало света и о том, кто был за рулем, я могла только догадываться. Конечно, он бы на другой машине, хоть и точь-в-точь похожей на ту, что разбилась, но я все равно посмотрела на номера — «А219РИ». Я закатила глаза.

— Привет.

Елисей сидел на заднем сидении — с загипсованной по плечо рукой, из которой торчали спицы, он точно не мог водить. Левая скула его была заклеена пластырем, я невольно сожалела, что удар не пришелся выше. Мне не удавалось подавить в себе ехидное удовольствие от его травм, хотя я понимала, что это неправильно. Я злилась на то, что он ничего не потерял, даже руку ему в итоге пришили! А я лишилась единственного члена семьи.

Его друг, что был за рулем, даже не повернул в мою сторону голову.

— Ну, — потребовала я, глядя не него в упор.

— Вот, — здоровой рукой Еслисей протянул мне коробочку, — не успели забрать к твоему дню рождения.

— У меня день рождения в августе, — я изогнула бровь с такой силой, что она начала дергаться, а следом за ней и мышца под правым глазом.

— Его долго не было в наличии, везли от поставщиков.

На день рождения Арина подарила мне набор косметики, и ни слова не сказала о чем-либо еще. Я ему не верила, и Елисей это понял, поэтому на новом телефоне, — старый-то был разбит и залит кровью Арины, — показал переписку, где утром в день аварии, она просит забрать его в ювелирке на Бауманской.

— Она вносила 70 % суммы, а я доплачивал за хранение и потом выкупил его.

— Мне от тебя ничего не надо, — я схватилась за ручку, но водитель запер все двери. — Лучше открой, или я убью и тебя, как свидетеля.

— Я не для тебя это делал. Это было важно для Арины, так что бери и можешь валить.

В синем бархате лежало кольцо-дорожка с черными камнями. Девять, как годы, проведенные вместе — мне было едва 14, а ей в сентябре исполнилось 16, когда я приехала в наш дом под Нижним Новгородом. Я не хотела при них плакать, но слезы сами подступили к глазам, а дыхание сбилось. Что-то сжималось в груди, а сердце замирало, будто вот-вот оно перестанет биться. Я опустила голову, и капли побежали по моему кривому носу, чтобы упасть прямо в коробку. Я услышала всхлип, не принадлежавший мне. Обернувшись к Елисею, я встретила его потухший влажный взгляд, на этот раз не бегающий, а смотрящий мне прямо в глаза.

— Я не хотел, чтобы так вышло, — его голос дрожал, подлетая куда-то вверх, — ты думаешь, что я хотел ее убить?

— Ты.. — мне стало стыдно за свои слова еще до того, как они вылетели из моего рта, — ты развернул машину… прямо к фуре пассажирским сидением.

— Я хотел уйти от удара, поверни я направо, то она попала под удар другой машины, — по небритым щекам бежали тонкие струйки. — Я не должен был обгонять,