словами теплый и родной. Он смешивался с ароматом лавандовых духов, оставшихся на одежде. Я подарила их Энже на прошлый Новый год и с тех пор ни разу не видела, чтобы она ими пользовалась. Я расстроилась, когда заметила почти полный флакон на тумбочке в ее квартире. Во время знакомства Энже упомянула, что очень любит запах лаванды, поэтому я долго искала идеальный парфюм для нее. Я сама пользовалась моноароматами, — почти всегда на мне были черничные духи, — и посчитала, что ей тоже должно это понравиться, но до той секунды думала, что ошиблась.

Энже повисла на моей шее, крепко прижимаясь ко мне, а я, пока никто не видел, спрятала телефон глубже в карман, будто она или Лера станут вглядываться в экран сквозь одежду. Дело было вовсе не в недоверии, а только лишь в том, что мне было ужасно стыдно за переписку с умершим человеком, потому как даже себе я объяснить этого не могла.

— Привет, — Лера улыбалась мне так, словно мы старые друзья.

— Вы опоздали на 20 минут.

— Простите, Куникида-сан! — Энже часто сравнивала меня с этим персонажем. — Мы все компенсируем этим, — из ее сумки показалась пачка моей любимой «черной» лапши.

О Лере я знала немного. Например, как говорила Энже, ее подруга была всегда голодная. Мне казалось, что это преувеличение, но только по дороге до станции МЦД она пять раз так или иначе поделилась планами что-либо съесть. Когда Энже указала на это, подчеркивая правдивость ее слов об аппетите подруги, Лера поделилась тем, что начала ходить на «батутный фитнес», чтобы больше есть. Она вела себя так, будто она знала меня довольно хорошо.

За окнами давно стемнело и создавалось ощущение, что ничего кроме нашего вагона не существует. Только двери открывались каждые 5–7 минут и из ниоткуда появлялись редкие пассажиры. Лера и Энже стали вспоминать далекое студенчество, когда они спали на кухне под столом перед сессиями.

— Будем смотреть “Магистра” на потолке! — вдруг Энже вспомнила о недавней покупке проектора.

Около Павшино я совсем перестала их слушать. Отвернувшись к окну, я представляла, что четвертое место рядом с нами занимает Арина. Она наверняка бы активно участвовала в беседе, потому как могла поддержать абсолютно любой разговор, даже когда ничего не смыслила в теме. Однако, если была такая возможность, то она переводила разговор в то русло, где ориентировалась лучше других. Она ловко заставляла себя слушать, и, в конечном счете, собеседники, — вольные и невольные, — ее либо обожали, либо ненавидели. Арина была интересной, хитрой, независимой и непосредственной — и это особенно меня раздражало. В то время как я замолкала, когда кто-то проходил мимо, она могла красочно рассказывать о трудностях покупки трусов, порой даже намеренно громко. Казалось, ей были чужды сомнения и чувство стыда, и она делала все ради создания такого образа. Но стоило нам выйти из поезда, то по дороге к дому Арина превращалась в человека — настоящего, со своими страхами и неуверенностью в завтрашнем дне.

Вокруг меня был все тот же вагон с тканевыми сиденьями, в меру интенсивное освещением падало на уставшие лица пассажиров, придавая им болезненный вид. Они напоминали в полумраке восставших мертвецов с глубокими чернеющими мешками под блеклыми глазами. Такими я видела наших попутчиков, и они, думаю, так же видели меня. Арина всегда на нашем фоне выглядела свежо: на губах винного оттенка помада, яркие карие глаза подведены длинной стрелкой и много хайлайтера. Ее лицо никогда, кроме пары случаев, не имело землистого цвета, — печати пятидневки, — за счет естественного оливкового подтона, напоминающего хороший загар. Всякий раз, когда мы подъезжали к станции Красногорской, она либо забалтывалась, либо так сильно залипала в телефон, что просто забывала о том, что надо выходить. Я даже думала, а не проехать ли нам дальше, чтобы выяснить, когда она спохватится. Я так и не сделала этого.

— Твой рамен… он идеален!

Энже и Лера весь вечер нахваливали мое умение готовить это простое блюдо, хотя я точно знала, что обе любили китайскую кухню больше корейской. И вдруг в моей голове возникла мысль — а не из жалости ли они так хвалят меня? И жила весь месяц в той светлой квартире я только потому, что Энже не могла просто бросить меня одну. Она проявила великодушие, когда забрала меня, как бездомного котенка, к себе. Теперь Лера говорила хорошие вещи, чтобы просто поддержать.

Мы лежали: я и Энже на своем матрасе, а для Леры приобрели новый одноместный. Крупными пикселями на потолке бегали длинноволосые китайцы в халатах. Главный герой — сиротка, отчего мне стало только гаже, ведь он больше вызывал уважение, нежели то, что ко мне испытывали окружающие. Мне никак не удавалось сосредоточиться на сюжете, я то и дело сравнивала себя и всех, кого знала, с Вэй Усянем. Арина была в более сложной ситуации, чем я, но ее любили, ей восхищались, а не жалели. И я понимала, что в собственной неполноценности виновна только я, а не обстоятельства.

Мне хотелось на следующий день остаться дома. Но побоялась отказаться идти с Энже и Лерой в ресторан, ведь это выглядело бы так, будто теперь я планировала закрыться и тихо плакать в одиночестве, поэтому я не придумала ничего лучше, чем действовать от обратного: попытаться хотя бы сделать вид, что все в порядке. Не только в тот день, но и в дальнейшей перспективе — найти квартиру, съехать и в одиночестве я смогу делать все, что заблагорассудиться. Хоть вешаться на дверной ручке — это был бы хоть какой-то более-менее серьезный поступок, не такой жалкий, как просто собирать сочувственные взгляды и поддерживающие лживые комплименты.

— Отметьте здесь ингредиенты, которые хотели бы добавить в хого, — молодой официант, являвшийся, как кажется, китайцем, говорил на чистом русском. В отличие от поваров: они громко, так, что мы слышали из зала, ругались друг с другом на кухне. Для меня любая китайская речь звучала как брань, но факт того, что беседа проходила на повышенных тонах, подтвердили и Энже, и Лера, которая работала в фирме, продающей древесину в Поднебесную. И я была уверена, что они обе учились в «инязе» на переводчиков с китайского, но выяснилось, что у обеих профильными языками были английский и немецкий.

Стол для хого имел встроенную индукционную плиту, чем напоминал аналогичную чудо-мебель в корейских ресторанах, где подавали самгепсаль. Не менее занятной мне показалась и посуда — большая, литров на 5