– У меня тоже есть мечты, Саша. Планы, цели, – говорю уже серьезно.

– Конечно есть, – кивает он одобрительно, но даже не спрашивает какие.

Я так много думала о замечательных планах и идеях Саши и Киры, в которых я почти не принимала участия, но всегда находилась внутри процесса, что забыла, чего хочу сама. Все привыкли, даже я, к моим ленивым рассуждениям о том, что из меня могло бы получиться и что в итоге получилось. «Не дрейфь, – говорил Кирилл, – однажды мы станем известными и богатыми, а ты будешь нашим пресс-атташе, и твоя работа будет заключаться в том, чтобы выходить первой из лимузина, перед нами, закрываться рукой от вспышек и повторять беспрерывно: “Без комментариев, без комментариев!” Потренируйся, у тебя должно хорошо получиться!» И я смеялась, искренне, честно, радостно смеялась, и вытягивала руку, и поправляла невидимый воротник-стойку пальто, и шла мысленно – красивым размашистым шагом на высоких каблуках. Мне нравилась эта киношная картинка, похожая на кадры из передачи о звездах на музыкальном канале, но, когда я засыпала, глядя в потолок и слушая ровное сопение Саши рядом, мне вдруг становилось обидно. Что, если бы я могла стать той, кто выходит из лимузина второй? Даже не в этом суть. Что, если бы я могла не садиться в лимузин, но делать что-то стоящее, что доставляло бы мне удовольствие не только причастностью? Что, если бы я могла создавать что-то важное, хорошее, исключительно мое? Никого не волновало это. Никто не воспринимал меня всерьез. Но только потому, что я сама себя так не воспринимала.

«Как получилось, – думала я, – что я стала жить не своей жизнью, позабыв о собственных мечтах? Как получилось, что в итоге, отказавшись от того, что мне было важно, нет, даже не допустив мысли, что мне может быть что-то важно, я одновременно мешаю осуществлению желаний тех, ради кого я устроила этот маленький акт самопожертвования? Что, если я просто несостоявшаяся маленькая эгоистка? Однажды Саша захочет упрекнуть меня в том, что из-за меня он отказался от того, что ему было важно, а мне будет нечего предъявить в ответ. Потому что у меня этого важного, своего не было. Мне будет не с чем сравнить. Я никогда не пойму, от чего он отказался, оставшись со мной, ведь мне ни от чего не приходилось отказываться ради него. Я ничего не теряла. Я не дала себе шанса что-то приобрести, что можно было бы потерять».

Мы уезжали из Одессы в последний день лета. Город заметно поредел – все разъехались: мамы со школьниками вернулись домой, укатила на занятия поступившая в столичные вузы молодежь, у офисных клерков закончились отпуска. Мы шли, не торопясь, разглядывая лавки с сувенирами, выбирая деревянные магниты с кедами и капкейками на домашний холодильник, Саша ни на секунду не отпускал мою руку, а потом, вдруг почувствовав, как я ухожу в «открытый космос в ее голове»,[8] как погружаюсь в свои мысли и сомнения, чуть крепче сжал мою ладонь. Я подняла голову, и он спросил:

– Ты грустишь? – и, не дожидаясь ответа: – Я тоже.

– А ты почему? – удивилась я.

– Потому что праздник закончился, а ты?

– По той же причине, – честно ответила я.

Вечером на вокзале было прохладно по-осеннему, я натянула рукава на пальцы и смотрела, как Саша заносит наши рюкзаки в вагон, и словно окаменела ненадолго.

На долю секунды у меня мелькнула мысль: что, если попросить его остаться здесь еще на денек? Мы сможем продлить это лето, а возможно, и нас с ним сможем продлить, все выговорим, все расскажем, все решим. Но он спустился на платформу, торопливо ища по карманам сигареты, и, встретившись со мной взглядом, удивился: «Ты чего? Устала?» Я замотала головой: нет-нет, все хорошо.

Но я уже знала, что все не хорошо. Не хорошо, как же ты не понимаешь? Мне не хорошо.

Я решила все тогда, в тот самый момент на платформе. В последний день августа в Одессе закончилось лето и закончилась моя надежда на то, что это лето, как и наша любовь, будет вечным.

Говорят, что пока вы счастливы – вы еще не любите, это еще ничего не значит, пока все обстоятельства в вашу пользу и вам не приходится ничего преодолевать ради возможности быть вместе. Мол, любовь, не очищенная испытаниями, – и не любовь вовсе. Этого я не знаю – на испытаниях мои прежние отношения обычно обрывались. Значит ли это, что до Саши я не была по-настоящему влюблена или до Саши меня никто по-настоящему не любил, – этого я тоже не знаю, ведь и нас еще никто не испытывал. Можно ли считать проверкой наших отношений ночные звонки неизвестных девиц, от которых он лениво, временно входя в статус звезды, отмахивался? Стоит ли брать в расчет мои страхи и капризы, когда мне вдруг казалось, что он любит меня чуть меньше, чем мог бы или – буду честнее – чем мне бы хотелось. Это не стоило и получаса переживаний, после которых я снова была в его объятиях, в его теплом внимании, которое не могло не внушать спокойствие и уверенность. Все казалось мелким, нестоящим, когда он был рядом, когда брал мою руку в свою, когда говорил: «Это все ерунда, Ленка». Так совершенно.

Но пора взрослеть, да, пора быть ответственной, пора учиться отпускать. Понятия не имею, зачем это нужно и кто устанавливает временные рамки, но я приняла решение и следовала ему, а дальше – пусть будет, как должно быть.

Не знаю, почему говорят, что нет ничего сложнее, чем оставить того, кого любишь. Наверняка есть масса более сложных вещей – например, нажать на курок пистолета, целясь в человека, спрыгнуть с крыши многоэтажки, побить олимпийский рекорд, да мало ли что еще. Но нам кажется, что мы в центре вселенной со своей сердечной привязанностью, и никому не бывало так тяжело, как нам, и нет ничего страшнее, чем отказываться от того, чем хочешь обладать. И в этот момент меньше всего думаешь о том, что может быть еще больнее – куда еще хуже, если сейчас дышать невозможно?

Мы переходили через мост, и я вдруг подумала: «До того, как мы окажемся на том берегу, я должна сказать ему, что мы расстаемся». Это было озарение, вспышка: сделай это сейчас, Лена! У второй колонны я начну про то, как ничего не вышло, у третьей – попрошу прощения, у четвертой – предложу остаться друзьями, у пятой – пожелаю ему удачи. Это не так трудно. Только бы начать.

Он касается пальцами моей руки в робкой попытке сложить наши ладони, а я отдергиваю ее, как обожженную. «Что ты?» – смотрит на меня нежно и испуганно, и клокочущая лавина слов, слез, сомнений выходит залпом из желудка в горло, и я уже не могу говорить то, о чем собралась.

– Саша, я ухожу от тебя, – вдруг хриплю я.

Мы стоим на мосту, я – спиной к поручню, отрезав себе возможный путь для трусливого побега вниз, он – лицом ко мне, почти сердит – но это страх, я точно знаю, а кому здесь не страшно?

– Куда? Почему? – пожимает плечами растерянно. Он не понимает.

С грохотом въезжает на мост трамвай, дребезжит с надрывом, трясет и без того зыбкую землю под ногами, слепит солнцем в немытых стеклах, звенит, поддразнивая. Давай помолчим, все равно ничего не слышно.