Они вошли в вагон, со всеми распрощавшись, поезд тронулся, набрал ход – и унес прочь, оторвал от меня мужчину, в котором все мне казалось совершенным и созданным именно для меня. И как-то вдруг пошло, глупо закрутилось в моей голове смешное четверостишие, которое Саша часто повторял во время наших шуточных ссор: «А ты не хочешь… Ты не рада… Напрасно взгляд я твой ловлю. Но пусть! Не хочешь, и не надо: я все равно тебя люблю».

Я все равно тебя люблю.

Что же я наделала.

Время будто замерло, пока меня здесь не было. Так всегда – уезжаешь куда-то, оставляешь позади дом, свой город и кажется, что только у тебя время движется, только с тобой происходят события, а все оставленное тобой застыло в ожидании и не меняется.

Я еду по ночным улицам в такси, и все мне кажется прежним – так, несколько новых вывесок, пара стеклянных зданий, срубленные деревья на Рымарской, пошловатая новогодняя подсветка на Зеркальной струе и новый (зачем он?) храм за ней – а так все по-старому. С той оговоркой, что никто меня здесь не ждет. Я не приезжал сюда ни разу за три года, возможно, потому, что так и не сумел по– настоящему отпустить то, что оставил здесь. Я окончил консерваторию в Кельне, истекла моя студенческая виза, и я вдруг понял, что оставаться там у меня нет никакого желания – к огорчению матери и моего «опекуна». Может, потому, что с самого начала я чувствовал, что живу на чемоданах. С самого начала все это не было ни моей сбывшейся мечтой, ни моим жизненным планом. Я сбежал в Кельн – трусливо, по-мальчишечьи, с трудом справляясь с тем, что мои единственные настоящие отношения вдруг рассыпались без видимых причин. Три года меня не покидало ощущение, что все это – лишь затянувшаяся туристическая поездка. Или точнее сказать: ссылка. Иногда я играл с молодыми группами в барах и выступал на местечковых фестивалях. Заводил ни к чему не обязывающие отношения, которые заканчивались быстро и безболезненно – девушки понимали, что я здесь ненадолго и не всерьез (здесь – это в Кельне, в Германии, да и в самой жизни), и интерес пропадал. Некоторое время я жил в общежитии консерватории, затем снимал комнаты с такими же, как я, студентами, эмигрантами и прочим бестолковым народцем. Я исколесил всю Европу, начал разбираться в сортах немецкого пива, на всю жизнь наелся жареных колбасок и тушеной капусты, в несколько раз улучшил свой немецкий и даже принял пару раз участие в беговых марафонах. Но все это было лишь течением, по которому я плыл, легко преодолевая незначительные препятствия. Когда виза подошла к концу, я, вместо того чтобы учиться дальше или попытаться найти постоянную работу, купил билет на самолет и вернулся домой. Ни Владимир Петрович, ни Оксана не пытались меня удержать, когда я пришел к ним попрощаться. Они давно были разочарованы во мне и в моих отсутствующих намерениях. Я сбежал из Харькова в Кельн, потому что, к собственному стыду, не мог справиться с любовной неудачей. Я вернулся обратно, потому что на самом деле никуда и не хотел уезжать.

Кроме мамы, я никому не сообщал о своем приезде, но, видимо, она не смогла держать это в секрете. Я услышал, как разрывается телефон, еще в подъезде. Мама суетливо и радостно бросилась к нему:

– Кирюша, ты? Да-да, он уже дома, сейчас позову!

– Так, сегодня в «Доске»! Отметим твой приезд!

Как будто я знаю, где эта «Доска»!

Я был не против увидеть Киру. За три года наше ежедневное общение сократилось до коротких диалогов раз в месяц, в которых мы старались обходить острые углы – вернее, один: его сестру. И даже сейчас я не решился спросить, входит ли Лена в список приглашенных на вечеринку, которую устраивают в честь моего приезда. Я не хотел ее видеть. Понимал, что она может там быть, но до последнего надеялся, что не осмелится, и потому не очень был готов к ее приходу. Тошнота подкатывала к горлу от одного воспоминания о ней. Если бы каждый раз, когда я мысленно посылал ее к черту в Кельне, мне давали доллар, я бы мог купить квартиру. Или даже особняк.

Но она, конечно, пришла.

Я сидел у барной стойки один. Кира с кем-то воодушевленно спорил – наш разговор не задался с первых слов. Он в общих чертах и так был в курсе, как у меня дела, а я не знал, о чем рассказывать, потому что для меня моя жизнь укладывалась в одно предложение: «Меня бросила девушка, я уехал в Германию на три года, а сейчас решил вернуться, правда, я неудачник?» Я увидел Лену сразу, как только она вошла в бар, – почувствовал ее присутствие и, сам не знаю почему, обернулся к двери в момент ее появления. Она кого– то искала, оглядывая зал и не заметив меня, – и я отвернулся в надежде остаться незамеченным. И сразу же мне страшно захотелось выпить и закурить, несмотря на то, что я бросил сразу после приезда в Германию. Потом еще раз выпить. И идеальным завершением этого нелепого вечера была бы драка с отчаянным мордобоем. Удивительно, как мы стремимся перестать быть самими собой, сбить себя с ног, когда и так падаем на землю. Стоит чему-то нас пошатнуть, как мы усиливаем амплитуду – отравляя свой и без того пропитанный горечью, страхом, обидой организм.

Пока я старался не смотреть в ее сторону, она шла ко мне через весь зал, я ощущал это спиной – как в школе, на танцах, когда она решила пригласить меня, хоть я и предупредил, чтобы она ни в коем случае этого не делала. Но ей законы не писаны. Помню, как стоял, разговаривал с симпатичной одноклассницей, чьего имени сейчас и не вспомню, и был уверен, что сегодня мы с ней не только станцуем, но и споем и даже покричим хором, если я этого захочу, как вдруг почувствовал: что-то изменилось. Я спиной ощутил, как она идет – дрожит, семенит тонкими ножками на каблуках, наверняка красная, смущенная, трущая от смущения нос, откидывая непокорные волосы. Она больше не решалась никого пригласить, кроме меня, вот в чем дело. А я мог отказать кому угодно, только не ей. И я к ней повернулся.

Тогда, не сейчас.

Остановилась прямо за мной, стоит и молчит. Я вижу ее отражение в панели отполированной барной стойки, я почти чувствую ее дыхание, но повернуться к ней сейчас – смешно, и делать вид, что я не знаю, что она здесь, – тоже глупо. Мне кажется, что даже бармен замечает, как я тяжело дышу и изо всех сил притворяюсь, что меня интересуют грани моего стакана, а не то, что за моей спиной стоит девушка, которую я любил.

Наконец прикоснулась к плечу, я дернулся:

– Не стой за спиной.

– Ты знал?

– Не строй из себя дурочку. Ты же отражаешься, – махнул я в сторону только что замеченного зеркала.

– Привет? – почему-то вопросительно.

– Здравствуй.

Села рядом на высокий стул немного неумело, смущенно улыбается.

– Что-то будешь?

– Как обычно.

– Джин с тоником девушке, пожалуйста, – выдаю свою осведомленность, – и еще один виски.

– Со льдом, – добавляет игриво.

– Со льдом, – подтверждаю я.