– Вы несомненно правы. Так что же, по-вашему, те господа в цилиндрах на самом деле глупцы, что стараются украсить свою голову снаружи, но не внутри? – доктор вновь мягко улыбнулся.

– Прошу меня простить, но сейчас я не имею ни желания, ни возможности так глубоко думать, – офицер сжался на месте.

Он не любил разговорчивых незнакомцев, особенно на улицах и в поездах и кораблях, но дорога домой представлялась долгой, скучной и болезненной, а потому перспектива долгих бесед с семейным доктором, от которого чуть не искрился воздух, перестала представляться ему скверной. Да, он может надоесть ближе к Твери, но до неё ещё ехать и ехать. К тому же, совершенно неизвестно, куда этот доктор едет.

– Кстати, а вы сами-то где сходите? – Алексей поднял взгляд на попутчика.

– В Твери.

Офицер беззвучно засмеялся и закрыл глаза.

– Простите, я вас, наверное, утомлю до своей станции. Я очень люблю разговаривать с людьми, особенно, когда им видимо плохо. Своих больных я тоже прошу беседовать между собой – от этого им становится легче. Вот вам сейчас тоже дурно, хотя вы и не ранены, поэтому я к вам пристану с расспросами. Как вам понравился Петербург?

– Виды красивые, погода отвратительная, – немногословный Алексей с неохотой отвечал попутчику. – Видите – тороплюсь домой.

– Долго ли пробыли? Неделю? Месяц?

– Чуть менее полугода. Задержался, да зря, нужно было уезжать сразу после Рождества.

– Что же вы так категорично? Что-то произошло, от чего вы бежите?

Алексей медленно закипал, но старался держать себя в руках. Он это умел, и не в таких ситуациях. Но сейчас нервы были болезненно раскалены, душа неприятно изнывала, и ему совершенно не хотелось изливать душу первому встречному, пусть и такому приветливому. С другой же стороны, ему ужасно не хотелось обжать этого улыбчивого доктора.

– Послушайте, со мной действительно произошло нечто болезненно-ужасное в столице. Снаружи я цел, а внутри не осталось ни одного цельного куска. Верите ли, от такого хочется обыкновенно молча и долго умирать, опять-таки, не снаружи – внутри. Не мешайте моему самоубийству, будьте так любезны, я ведь вижу, что вы хороший человек.

Доктор впервые за час поездки потерял свою тёплую улыбку. Сразу же его лицо ожесточилось и посерело, даже несколько постарело. Офицер отвернулся от мужчины и закрыл глаза, опираясь лбом на холодное и влажное оконное стекло.

Петербург провожал его не так пышно, как встречал перед Новым годом, да и сам Алексей не находился более в том праздном расположении духа, в котором прибыл в столицу. Доктор наблюдал со стороны: сейчас офицер сжал челюсти, поджав губы, теперь болезненно выдохнул.

– Вам нужно успокоиться и лечь спать. От нервов вам будет только хуже: там и давление, и мигрени, а оно вам не нужно. Я не стану мучить россказнями, просто постараюсь довезти вас в целости и сохранности.

Алексей измождённо открыл глаза.

– Делайте со мной, что хотите, хуже уже точно не будет. Только без опиума, умоляю.

– Обижаете.

Мужчина принялся разглядывать содержимое своей, по-видимому, рабочей сумки.

– Да, болело бы у вас что, помог бы скорее. А с нервами… с чем же я тут могу совладать?.. Говорить со мной вы не хотите, опиатов я вам не дам, у меня их нет… – тихонько добавил он. – Что же… Как вы относитесь к травяным чаям? Понимаю, вы человек, привыкший к крепкому дорогому чаю и кофе, но можете мне поверить, в вашем состоянии они только больнее ударят.

– Никак не отношусь, никогда не пил, – Алексей по-детски заинтересованно пытался разглядеть, в чём копошится доктор.

– Было бы страннее, если бы пили. Я попрошу кипятка и заварю вам травяной сбор. Легче вам не станет, но зато вы сможете нормально выспаться.

– Тогда вы исполните единственную мою мечту. Буду вам признателен, – капитан впервые за день улыбнулся по-настоящему.

Скоро доктор старательно и заботливо убирал самые мелкие листы и цветочные частица, чтобы Алексею не пришлось давиться липкой травой. Не выслушав пожеланий попутчика, доктор нашёл и добавил немного сахару, были бы лимоны – добавил бы и их. Офицер медленно выпил необычное лекарство и стал ожидать обещанного снотворного эффекта.

– А у вас сумок да чемоданов чуть не с десяток. Везёте что? – Алексей нахмурился.

– Конечно, без подарков меня домой и не пустят, – доктор расцвел как девица. – Жене такой веер достал, вы бы видели – весь из перьев белых, не веер, а голубка. И дочке ленты.

– Простые ленты?

– Скажете тоже, простые. Простых и в доме навалом. Она у меня маленькая мастерица, вечно что-то из них плетёт, вяжет, кукол делает. Каждый раз домой еду, а кажется, будто на праздник… Подумаете, что глупо, а всегда…

Алексей поёжился на месте и кивнул головой. То ли усталость стала такой невыносимой, то ли травяной чай всё же подействовал, но сонливость его победила, и офицер закрыл глаза.

– Доброго утра, Алексей Иванович!

Офицер недовольно открыл глаза: тяжёлые портьеры всё ещё был закрыты, на небольших часах стрелки неторопливо приближались к 9:15. Алексей поднялся на локтях и расплывчатым взглядом обвёл спальню, выискивая источник задорного шума, что его разбудил. Обнаружив его, однако, он смягчился.

– Вася…

В его дверях стоял высокий молодой человек, широко улыбающийся сонному Алексею. Звали его Василий Дмитриевич Ильин, и был он единственным и лучшим другом Алексея. Познакомившись во время службы, они остались товарищами на долгие годы после её окончания.

Несмотря на примерно одни годы (Василий был на три года младше Алексея), товарищи выглядели совершенно по-разному. Во всей наружности Василия Дмитриевича читалась мягкость, лёгкая простота. Было бы глупым и необдуманным утверждать, что он и Алексей были теми самыми лучшими друзьями, что совершенно различны и не имеют общего, но таких друзей было слишком много перед нашими глазами. Они не были водой и пламенем, наоборот, были близкими друг другу водой и воздухом, способным успокоить или взволновать друг друга.

Иных офицеров ещё во время службы удивляло и восхищало взвешенное спокойствие Василия и Алексея. Казалось, досадные мелочи совершенно не умели волновать их сердца и вынуждать пасовать перед преградами. Изначально это качество принадлежало только Василию Дмитриевичу, но долгая и близкая дружба вынудила Алексея отвлечься от привычных рутинных волнений и перенять наследственно-немецкое спокойствие.

Василий Дмитриевич был на пол головы ниже Алексея, чуть уже в плечах, что придавало ему, однако, больше ловкости. От деда-немца, увёзшего русскую жену на её родину по окончании Отечественной войны, ему достались едва ли не фанатичная порядочность и ямочка на подбородке. На Алексея Василий всегда смотрел своими зеленоватыми глазами с непониманием.