– Алексей Иванович…

Михаил Степанович беспокойно кивнул ему. В его сухих глазах было столько боли, сколько Алексей никогда не видел в собственном отце. Немудрено: один прожил полдюжины лет с нелюбимой женщиной, а другой потерял единственную дочь, которую безмерно любил и оберегал девятнадцать лет.

– Вам бы вернуться в гостиницу, Алексей Иванович, – посеревший граф положил руку ему на плечо. – Поезжайте, мы… мы постараемся…

– Как я могу вас оставить? – офицер поднял голову.

– Поезжайте, поезжайте… Вам тоже необходимо побыть в спокойствии и подумать.

Алексей резко подскочил и медленно кивнул головой, продолжая находиться в каком-то тумане. Он пожал руку Михаилу Степановичу и всё же направился к дверям. Холодный поток ветра чуть не сбил его с ног, толкая прочь от дома, в котором поселилось горе.

– Алексей Иванович!

Офицер обернулся на мужской зов.

– Я жалею, что вы так и не стали моим зятем. Вы замечательный человек, и я желаю вам счастья. Помните, что в нашем доме вас всегда будут ждать.

– Спасибо вам, Михаил Степанович. Я благодарен судьбе за то, что она свела меня с вами. Я никогда не смогу отплатить вам за вашу доброту.

Мужчины обменялись привычными кивками и скрылись с глаз друг друга: один исчез за закрытыми дверьми, а другой растворился в петербургских улицах.

– Никогда не смогу…

Алексей опустошённо закрыл глаза.

Дом Милютиных погрузился в мёртвую тишину и мрак. И хозяева, и множественные слуги плыли по нему словно тени, не способные лишь проходишь сквозь стены. Никто не суетился, выписывая молодой госпоже заграничные кружева, не гнался за стуком каблуков, вынося из зимнего сада новые и новые полотна (однако их стало меньше на добрую треть – с позволения хозяев, их забрал граф Ростовцев, «безмерно и болезненно скорбящий»).

Тот же самый граф всё же оставался добрым гостем, призванным несколько скрасить безудержное родительское горе. Он прогуливался по этажам имения чуть более плотной дымкой, нежели остальные, и, казалось, играл роль несостоявшегося вдовца. Второй этаж оставался для него местом победы, отвратительной, но вместе с тем – гадко-приятной.

"На кабинете должен быть замок", – думал он, постоянно проходя мимо закрытых дверей, будто что-то бесконечно манило его туда. Каждый раз, кладя руку на дверную ручку (по сути, бесполезную, так как замок был нагло сломан им ранее), Алексей чувствовал какой-то неприятный холод и брезгливо уходил. Но интерес всё же пересилил осторожность, и граф смело вошёл в комнату.

Ничего в ней не переменилось с того дня, когда офицер смело выходил через распахнутые двери, оставляя милую Анну разбитой на полу. К непониманию своему, погрузившись в воспоминания, он не испытал ничего: ни гордости, ни омерзения, ни даже сожаления. Алексей безразлично оглядел книги на стене, аккуратно провёл рукой по резному краю деревянного стола и остановился. В сознании его промелькнули крики, и офицер пошатнулся на подкошенных ногах. Взгляд его упал под стол и прямо у треснувшей ножки стола, оставшейся сломанной, зацепился за что-то белое. Обойдя стол, граф поднял лист бумаги, сложенный в несколько раз.

– Письмо…

Пробежавшись глазами по первым строкам, он опрометью бросился вниз, в гостиную. На его удачу, там уже сидели супруги Милютины, как всегда, молча.

– Михаил Степанович! Ольга Петровна! Простите, – он приложил руку к груди и кивнул головой. – Я нашёл в вашем кабинете…

Граф молча принял из его рук бумагу и развернул её.

– Милые мои маменька и папенька… – граф зажмурил глаза, сдерживая слёзы. – Господи, это от Анечки… Грех мой не должен уничтожить и поразить вас, хотя… Я не могу… Алексей Иванович, прошу вас, прочитайте. У меня сердце сейчас разорвётся…

Алексей поднялся со стула и сочувственно принял письмо из рук мужчины и шумно выдохнул, принимаясь читать.

– Грех мой не должен уничтожить и поразить вас, хотя и возможным это едва может представиться. Простите меня, если сможете. Не сейчас, так после, но только простите. Я не хотела. Клянусь, я не хотела расставаться с жизнью и всё же не рассталась с ней. Её у меня отняли. И сделал это человек, который… – Алексей замолчал, распахнув глаза, – читает сейчас это вам.

Он поднял глаза на супругов: на их лицах красовалось непонимание.

– Про-должайте…

– Да, я знаю, что мои слова сейчас читаете именно вы, ведь родителям моим не позволят этого сердечные раны, которые нанесли вы. Ростовцев Алексей Иванович. Вы убили меня. Вы отняли жизнь у единственного ребёнка четы Милютиных, и родители, лишившиеся дочери, смотрят сейчас на вас. Взгляните им в глаза.

Алексей, весь перемёрзший от ужаса, посмотрел на графа и графиню. Слова их дочери принимали наконец какой-то смысл, и теперь перед их глазами стоял не несостоявшийся зять, а кто-то иной, больше не похожий на человека.

– Не бандиты напали на наш дом тогда, а честный, порядочный капитан, так ярко блестевший погонами. Я не потеряла сознание от удара по голове в зимнем саду, а убегала оттуда от чудовища. В вашем кабинете, папенька, я оказалась не случайно: я искала ваш револьвер, чтобы защитить честь и жизнь, но не нашла его. Не воры сломали ножку вашего стола, а случайное неловкое движение мужской ногой, пока я билась и кричала под его руками… И он сказал, что возьмёт меня в жёны… Вы должны были так поступить в любом случае, Алексей Иванович, если в вас была хоть какая-то честь. Но во мне её не осталось… по вашей милости… Я не оставлю вас, как вы и желали. Предстать вам придётся если не перед земным судом, то перед судом Божьим. Живите и помните…

Алексей кончил читать и безмолвно опустился на стул, с которого так резво подскочил ранее. Он судорожно цеплялся за остатки уверенности и фальшивой сердечной скупости, но они ускользали из его рук так быстро, насколько это было возможно. Перед его глазами проносились яркие вспышки, в ушах безбожно колотило и звенело, а красивые белые руки его приблизились по оттенку к любимым белым перчаткам.

– Мерзавец…

Едва слышный голос графа вывел его из ступора. Не поддайся он эмоциям, не ослабивши хватку, сейчас ничего этого не могло и быть. Он вышел бы задетым мужчиной, которого обвинила бы в преступлении помешавшаяся девушка, не желавшая выйти замуж и потому утопившаяся. Но в его глазах пробегали не слова на бумаге, а воспоминания, он читал не сказки, а описание событий, происходивших не так давно.

– Мерзавец! – мужчина подскочил с места и уверенно двинулся на офицера, с которым едва ли смог бы совладать.

– Миша! – графиня попыталась остановить мужа. – Успокойся! Я уверена, что это чья-то жестокая ложь! Ведь так? – она с надеждой во взгляде обернулась к Алексею.

Офицер молчал. Он понимал, что искать сладко-ложные оправдания будет глупым, и просто ждал, сам не зная, чего именно.