– Почему же, Анна Михайловна? – Алексей сел в тяжёлое кресло, радушно оставленное для скучающих женихов. – Вы ведь так любите цветы, даже пишете их чаще…

– Я не выношу цветов на кружевах, – перебила его невеста, не поднимая взгляда от принесённых тканей. – Если хотите, наденьте такое платье, я с радостью на вас посмотрю.

– Oh mon Dieu, какие колкости! – мадам Жозетт громко рассмеялась. – Конечно, дорогая, мы закажем итальянское кружево, только выберем. Ленты, ленты для шнуровки…

– Корсет исключён.

Анна и мадам Жозетт обернулись на слова Алексея. Тот выжидающе-спокойно смотрел на них, закинув одну ногу на другую и качая носом туфли.

– Милая Анна, не смотрите на меня так. Вам действительно больше идёт, когда это адское приспособление не пытается расколоть ваши рёбра. Взять хотя бы голубое домашнее платье, – он поднялся с кресла и очертил пальцами талию девушки, не касаясь ткани платья. – С вашего позволения. Англичане шьют платья, где меняют корсет на широкую тугую ленту. Фактура ткани остаётся, силуэт так же прекрасен, но более нежен и удобен. И невеста сможет вздохнуть.

Анна задумчиво нахмурилась. Если Алексей и способен проявить заботу, то не там, где то требуется. Мадам Жозетт скептически отнеслась к его идее, но всё же решила дать ей шанс.

– Пуговицы… – Анне поднесли деревянную шкатулку с разнообразными пуговицами. – Ох, у меня разбегаются глаза.

Внутри на бархатно-красной ткани лежали маленькие пуговки, пытающиеся переманить внимание невесты именно на себя: одни переливались перламутром, другие играли радугой на алмазных гранях, третьи скромно поблёскивали желтовато-жемчужным цветом.

– Жемчуг. Мне нравится жемчуг, – Анна едва заметно улыбнулась.

– Прекрасный выбор, Annette. Жемчужные пуговицы очень модны сейчас, мы изготовили уже, наверное, сотни платьев и блуз с ними.

Алексей с удивлением слушал женские разговоры, различая лишь отдельные названия тканей. К его счастью, Анна с откровенным непониманием смотрела на мадам Жозетт, с энтузиазмом рассказывающую, что антично-белый подойдёт больше, потому что в идеально-белом она будет выглядеть болезненно.

– Простите, но… Я не различаю цвета по их названиям, только на глаз…

– Oh, paronnez-moi, – хозяйка щёлкнула пальцами, чтобы ей поднесли образцы. – Взгляни. Самое лёгкое позади, осталось главное – эскиз, силуэт, фасон!

Алексей сдержал зевок усталости.

– Анна Михайловна, вы же пишете, почему бы…

– Писать природу гораздо проще, чем… подвенечное платье. Особенно, когда перед глазами есть цветочный сад или летящие птицы.

– Платье – последнее, чего должен касаться жених. Для вас специально поставлены кресло и столик. Если хотите кофе, мои девочки подсуетятся.

– Нет, спасибо, я… – он вновь сел в кресло, накрывая глаза ладонью.

"Пусть делают и нашивают, что хотят. Хоть елизаветинские наряды повторяют. Моя обязанность – рассчитаться бумагой", – думал он, мечтая вздремнуть в этих тёплых бархатных объятиях.

Анна же о таком комфорте могла лишь мечтать. Несмотря на приятные для девичьего сердца заботы, ей не удавалось избавиться от ужасно-гнетущего чувства загнанности и беспомощности. Заботливый жених, умильно клюющий носом у окна и готовый отдать за платье любимой любые деньги – это было так красиво. Не будь это двуличным искусным обманом, стало бы ещё краше.

– Наскоро справимся, остальные заказы повременим. Алексей Иванович, голубчик, просыпайтесь!

Мадам Жозетт кольнула офицера в плечо спицей и улыбнулась, показывая глазами, что он должен отдать часть денег прямо сейчас. Озвучивать требование не пришлось – Алексей бесстрастно выудил из потайного кармана новенькие купюры: они задорно захрустели и легли в руки мадам Жозетт, всегда приготовленные к новым деньгам.

– Вы будете ещё прекрасней, Анна Михайловна, – Алексей поднял локоть, предоставляя девушке возможность на него опереться.

– Вы не видели эскиза, откуда вам знать? – Анна даже не приблизилась к графу.

– Тем не менее, я вас спас, наказав отказаться от тесного корсета. Большой платы я от вас не попрошу, хватит одного лишь поцелуя.

Алексей остановился, преграждая невесте дорогу. Анне пришлось собрать всю оставшуюся смелость (а было её с горстку перламутровых пуговиц), чтобы взглянуть в его глаза, уже безмерно надоевшие своей нахальной уверенностью.

– Я стану благодарить вас, только если вы привезёте личный револьвер, что наверняка у вас есть, и убьёте меня здесь и сейчас на месте. Вам хватит средств оплатить труд полотёра, что до последней капли моей крови очистит эти колонны. А до той поры можете даже не пытаться проявить благородство, точнее, его видимость.

– Не знай я вас так хорошо и не понимай я собственной натуры, сказал бы, что в вашем воспитании оказалась недурная прореха. И любовь моя к вам достаточно велика, чтобы я мог простить вашу дерзость.

– Зачем вам так приятно мучить меня? Зачем, просто ответьте… Когда я успела согрешить, какое зло я сделала вам?! – на её глаза навёртывались слёзы. – Пожалуйста, ответьте…

Алексей подошёл к ней ближе, не произнося ни слова. Он не мог ответить на её вопрос, ведь на этом ангеле не могло лежать и греха, кроме того, что он совершил сам. Офицер поцеловал невесту в лоб и провёл ладонью по её спине, будто пытаясь успокоить. Совсем скоро подоспел экипаж, и Алексей открыл дверь, одновременно подавая Анне руку.

– Я вас ненавижу.

Её глаза всё ещё были красны и рассержены.

– Я знаю.

10 апреля 1896 года

Неужто я действительно такой ужасный человек? Я поступил по чести. Да, обстоятельства тоже были подчинены мне и моим силам, но ведь…

Человеку свойственно получать удовольствие от пользования иными людьми. В ком-то просыпается совесть, в ком-то для неё места и не хватит. Лично я предпочитаю считать, что минутное помешательство было именно минутным помешательством, и что-то во мне пересилило благочестие.

С одной стороны, мне вполне понятен праведный гнев Анны. С другой же, не было бы легче оставить свои препирательства и позволить себе поддаться течению жизни, особенно, когда впереди ожидается нечто новое. Неужели даже свадьба не может переменить всё в сознании девушки?

Не прошло и недели после девятнадцатилетия младшей графини Милютиной, как весь дом готовился к совершенно иному событию – её венчанию. Анна запуганно смотрела на себя в зеркало, пытаясь избежать собственного отражения. Три девушки кружились вокруг неё, радостно шурша кружевами и совершенно не замечая, что юная госпожа словно остекленела.

"Я никогда не причиню вам боль".

"Чтобы вы были моей всю жизнь".