На лес опустилась ночь. Ветер трепал вершиныдеревьев. Встревоженные вороны сердито кричали в ветвях. Лишь Антигон топталсяв соседней комнатке. Ему не спалось. Кикимор постоял, поплевал в люк, какночной курильщик на балконе девятиэтажки. На душе у него было смутно итревожно.

– Ну все, хватит! Выпью чаю с мухоморами ибаиньки, – сказал он себе.

Антигон через люк, пыхтя, втащил в кухню ведрос водой и стал переливать из него в котелок. Он так старался не пролить, чтодаже золотистая вспышка за спиной не заставила его обернуться. Кто-то мягкошагнул к нему сзади и коснулся шеи кикимора коротким жезлом, в которомугадывался отпиленный рог единорога, вручную покрытый забытыми рунами хаоса.

Не выпуская ведра, Антигон повалился лицомвперед. Вода плеснула на раскаленную печь. Белый дым заполнил тесную кухню«Приюта валькирий». Слышно было, как кто-то, тяжело ступая, прошел в дыму ирешительно толкнул дверь в комнату Ирки.

* * *

– Валькирия-одиночка, проснись! –хлестнул слух Ирки неприятный, с визгливыми интонациями голос.

Не открывая глаз, Ирка попыталась понять: ктоэто?

– Валькирия, я всегда отличу спящего человекаот того, кто притворяется. У спящего никогда не бывает таких врущих напряженныхвек!

Когда мужчина говорит тонко и истерично, какженщина, это омерзительно. А когда мужчина еще и втягивает воздух через щелочкугуб, получается отвратительный звук «с-ссссю», будто кто-то собирает капли сгуб.

Поняв, что притворяться глупо, Ирка села вгамаке, кутаясь в одеяло. Перед ней, постукивая себя по ладони коротким жезлом,стоял кривоногий толстяк с огромной головой и отвисшими щеками. Когда онговорил, щеки его начинали дрожать и дрожали еще долго после того, как онзамолкал. Толстяк выглядел нездоровым. Красные глазки слезились. Шея былаобмотана грязным белым шарфом – подобные шарфики любят носить стареющие поэты,чтобы, покушав блинчиков, было чем промокнуть губы перед поцелуем споклонницей.

Одет он был в светло-серый свитер грубойвязки, ничуть не скрывавший, а скорее подчеркивающий его огромное, свисающее доколен пузо. Толстяк смотрел на Ирку со сладковатой ехидцей. При этом у него былтакой вид, будто он незаметно выковыривает языком застрявшее между зубами мясо.

– Ну что, мы уже проснулись, с-ссссю? Междунами, ты выглядишь куда лучше, чем полтора года назад. А тогда-то в колясочке –зелененькая, с затравленными глазками... Как ноги, с-ссссю? Старые шрамы неболят? «Я пришью тебе новые ножки, ты опять побежишь по дорожке!», а? Чудесныйстишок, классика! В детстве любила его, и-и? – спросил толстяк, добавив всвой голос копеек на десять участия.

Однако на Иркин взгляд это куда большепоходило на скрытую угрозу.

– Кто вы такой? – спросила валькириярезко.

Пухлое лицо толстячка поспешно принялоозабоченное канцелярское выражение. Типа все мы люди, все мы человеки, ноработать надо! Положите головку на пенек. Сейчас у палача из топорика вылетитптичка.

– Это пока неважно. Я пришел пообщаться.Короткая, обоюдно полезная беседа. Посмотрим друг на друга. Новые контакты,новые варианты общения. С-ссссю? – хихикнул толстяк.

Его щеки пришли в движение и сотрясались какжеле, пока Ирка на них смотрела.

– Общение становится полезным только, когдапонимаешь с кем общаешься и зачем общаешься! – холодно сказала Ирка.

– Необязательно. Все зависит от характераинформации. Когда человек орет на улице «Пожар!», все бросаются на пожар, а непросят его представиться и показать документики! – с готовностьюоткликнулся толстяк.

Он был явно не из тех, кого словами можноприпереть к стене или загнать в тупик. Явно имел уже готовые ответы на всевопросы.

– И вы пришли сюда кричать «Пожар»?

– Я пришел заключить сделку. И я ее заключу,потому что, как некий американский мафиози, всегда делаю предложения, откоторых невозможно отказаться, – веско сказал толстячок.

Ирка незаметно, как ей казалось, скосила глазана столик у гамака, на котором она обычно оставляла шлем. Копье – она это и безтого знала – появится по первому ее зову. От толстяка ее взгляд не укрылся.

– Что за мысли, валькирия, и-и? Мне, кажется,не доверяют? – спросил он, сопровождая вопрос все тем же «сссююю».

– Где Антигон? Почему он вас впустил? –спросила Ирка подозрительно.

Она ощущала: что-то здесь не так. Даже Багровне мог войти к ней без того, чтобы Антигон раз сто не сказал «не положено» и неустроил бы в кухне жуткую возню.

Толстяк наклонил голову и посмотрел на свойжезл. Он был не лыс, но неприятно плешив. Его блестящая макушка напоминалаапельсин, в результате генетических экспериментов заросший черным курчавымволосом.

– Антигон, какой такой Антигон? – спросилон.

– Кикимор. Мой паж и оруженосец...

Дряблые, вылепленные из жира щеки толстякадрогнули.

– Ссююю... А, этот! Твоя ходячая нелепостьочнется через час.

– Очнется?

Поняв, что это означает, Ирка сорвалась сгамака. Копье, появившееся у нее в руке, почти касалось шеи толстяка. Иркепочудилось, что оно жадно тянется к ней, мечтая выйти сзади, у позвоночника. Кее удивлению, толстяк даже не переменился в лице. Более того, в его заплывшихглазках мелькнуло нечто вроде хорошо скрытой иронии.

– Убери копье, валькирия! Я всего лишь усыпилтвоего слугу. Наслал жезлом магию, с-ссссю! – сообщил он.

Ирка нерешительно опустила копье и тотчасвскинула его снова, потому что толстяк мечтательно сказал:

– Эти кикиморы крайне живучи. Помнится,однажды при мне одного такого мужики поймали в поле и колотили цепами в течениечаса. И что же? Он умер только к вечеру.

– И вы не вступились?

Толстяк передернул жирными плечами.

– Нет, хотя мог бы обратить этих идиотов вбегство щелчком пальцев. Увы, у меня принцип, с-ссссю. Я не вмешиваюсь всобытия, которые не сулят мне лично никакой выгоды, – заявил он.

В глазках толстяка мелькнуло нечто такое, чтосовсем не вязалось с его рыхлым обликом. У Ирки внезапно заныла та самая точкачуть выше бровей, которую Багров не раз называл центром прозорливости. Ейзахотелось помассировать ее костяшкой большого пальца.

Однако Ирка не сделала этого, зная, что еедвижение сразу бросится в глаза. Вместо этого она незаметно моргнула ипереключилась на истинное зрение. И сразу едва скрыла торжествующий вопль. Таки есть! Не ошиблась! Жирное тело гостя расступилось, как рыхлый кисель,пропустило взгляд, стало прозрачным, и Ирка осознала, что это лишь личина.