Мужской экземпляр из двух надзирателей кормёжки вдруг что-то учуял. Поднимает нос, принюхивается, тут что-то не в порядке. Чужой запах висит в воздухе. Запах носков, сырный запах. А сбежавшему молоку нечего делать на азиатской кухне. Ага, это свежевошедший человек. Но отнюдь не свежий. Нечёсанные волосы повисли прядями, рубашка свисает навыпуск поверх помятых брюк. Самец откладывает голубую тряпку, которой он только что протирал буфет, и берёт другую, красную, идёт к столам, вытирает один для проформы и пялится Филипу прямо в лицо.

Могу я для вас что-нибудь сделать? – спрашивает он.

Стакан воды, пожалуйста, отвечает Филип, и насколько скучно он только что разглядывал клиента, настолько же проворно и услужливо он умчался прочь теперь. Через стойку он передаёт заказ дальше. Его визави поворачивает голову, завязанный высоко на макушке хвост взлетает, и тут распахивается дверь, и участники отраслевого семинара для среднего туристического менеджмента привносят утро в это паназиатское кафе.

Объединение работников иностранного туризма в горной сфере входит в дверь, весело переговариваясь и в рациональном гардеробе: все в разноцветном флисе. Половина из них удобно и без напряжения, размягчённая бетаблокаторами и бензодиазепинами, благополучно пережила зиму. Другая половина закалялась в беге на лыжах или в форсированных маршах с палками по берегам рек, она загорелая и красноносая. Восемь человек за пределами того возраста, когда ещё лелеют надежды на карьерный рост. Поезд высадил их слишком рано, они ещё несут на себе запах далёких окрестностей. Через двадцать минут они попадут в неоновый свет конференц-зала, к презентациям и занятиям по группам, чтобы потом дома, при своих фуникулёрах и при продаже культурных или спортивных сборищ, снова твёрдо знать, что хорошо продаёт только тот, кто умеет вмонтировать в лицо улыбку. Они распространяются по пространству, как инвазивные неофиты, щебечут, подтрунивают друг над другом и поносят отсутствующих. Правда, они заняли собой обоих гастрономов. Он пересаживается к столу у окна, спиной к стойке. Горло у него горит, ему надо сейчас что-нибудь выпить. Вода так и не появилась.

Улица за окном лежит в утренних сумерках, магазины и заведения ещё не открылись, только у одного парикмахера из Абиджана дамы сидят за чаем и ждут, что их причешут. Шесть минут назад девушка скрылась в здании с окнами, похожими на глаза лягушки. Она пробудет там предположительно до обеда. У них там приличная столовая и балкон для курильщиков, который, как ему кажется, он приметил на углу. Нет никаких причин покидать гнездо и выходить на улицу. В лягушачьих окнах сидят служащие за своими письменными столами и пялятся в мониторы. На головах наушники, микрофон у самого рта. Это колл-центр? Какой отрасли? Что они здесь делают? Что здесь производится? К какому отряду принадлежит девушка?

Какой-то тип в слишком коротких брюках сворачивает из-за угла. Такой, в башмаках за восемьдесят франков, такой, что на завтрак пьёт кофе с цикорием без кофеина. Такому не дозволяется визуальный контакт с клиентами, это повредило бы делу. Его слышат лишь те, кто должен сделать доплату. По телефону. Взыскание долга. Он разбивает платежи на части и отрезает мясо по ломтику, пока не доберётся до кости. Он торгуется за франки – из тех, кто выманит у должников ещё и модель железной дороги. Из тех, кто подчищает до прожиточного минимума, человек на стадии, предваряющей наложение ареста на заработную плату должника. Филип знал этот сорт. Маленький палач, подручный главного мучителя, поставленный для того, чтобы пытать, в качестве инструментов у него – долговые обязательства, открытые счета, суды по делам о банкротстве; в личной жизни ничтожество. И, разумеется, скрипучий голос, заострённые гласные, тщательные шипящие. Ставят телефонный разговор на громкую связь и постукивают шариковой ручкой по столу. Подвешивают звонящего в петлю ожидания. Такие у них приёмчики. Эти конторы имеют самые отвратительные в мире циклы ожидания, с мерзкой музыкой в четыре тона, как на музыкальных поздравительных открытках. Через пятнадцать секунд ты уже мёртв. Хочешь отложить трубку, но не делаешь это из страха, что разговор может закончиться односторонне без результата. А то, что последует потом – конкурс – уже не требует сопроводительной музыки.

Этот клерк не остаётся один. Приходят другие и пробираются вслед за ним. Трое в костюмах чуть получше. Галстуки затянуты до хруста, волосы строго зачёсаны. Второстепенные экономические адвокаты или страховщики. Другого сорта, чем та женщина, что шаркает за ними через площадь. На плече помятая спортивная сумка, до отказа набитая бог знает чем. Мать-одиночка по пути на раннюю работу. Докуривает свою сигарету и скрывается в здании вслед за принявшими душ. Пёстрая толпа разномастных тружеников, спускающихся в рудник. Они не синхронизированы. То есть, здесь не резиденция фирмы. В этом доме много офисов и много арендаторов. Конструкторские бюро, логистика, бухгалтерия, колл-центр, может, даже импорт/экспорт. Во дворе, кажется, есть даже типография. Много возможностей для того, чтобы девушка могла провести свой день. Но как-то ничего не сходится. Этот дом не дотягивает по классу. Богине требуется храм. Целый этаж в качестве империи. Королеве требуется пространство. Она имеет свою поступь, она тренирует её, он это видел. Невозможно представить, чтоб она проводила день за столом. Она работает на ходу, ступая от одного чертёжного стола к другому, с карандашом у губ. А что ещё? Принимает клиентов? Убирает со столов досье, рассовывая их по шкафам? Готовит переговорную комнату? Укладывает фрукты в вазу? Меняет воду в цветах? Служит с улыбкой и своей немыслимой походкой? Это совершенно всё равно. До тех пор, пока она у него на виду. Но она как раз не на виду у него. И это его беспокоит. Но вместе с тем он знает, насколько маловероятно то, что она покинет это здание незамеченной. Ему просто надо держать в поле зрения вход. Или, может, она приехала сюда на приём к врачу? Есть тут приёмная какого-нибудь физиотерапевта или специалиста по контактным линзам? Исключено. Здесь усердно пашут, но не пропалывают сорняки. Если она и покинет этот дом в первой половине дня, то лишь для заседания – в каком-нибудь учреждении, может быть. В худшем случае на час или два она сбежит в здание какого-нибудь управления на другой стороне реки, в дирекцию строительства или в городской архив, посидит там над планировками района, объёмами строительства, кадастровыми схемами.

Что ещё остаётся? Разъездная работа. Такое тоже может быть. Есть тут подземный гараж? Отсюда не видно въезда. Может, машина фирмы стоит на открытой парковке во внутреннем дворе. Сто двадцать лошадиных сил, чтобы объезжать клиентов. Не исключено. Тогда она до вечера будет в разъездах. Но она вернётся, так или иначе, поставить машину во двор, занести в бюро все заказы и накладные или подключиться к процессам. Может, она продаёт недвижимость. Может, она строит недвижимость. Может, она ведёт закулисные переговоры по вопросам энергоснабжения или по стратегиям коммуникаций. Такая маленькая, красноречивая подлиза, которая своими шустрыми пальчиками перелистывает статистику, чтобы подтвердить среднеарифметические значения.

Тут у него за спиной возникает некоторое оживление. Вся эта туристическая братия стоит со своими подносами и прикидывает, куда бы сесть. Это не так-то просто. Приходится следовать неформальной субординации, которая установилась с понедельника, с начала курса. Никто не отваживается сесть. Ждут команды. К сожалению, иерархия не закреплённая, вот они и топчутся. Каждый предлагает другому преимущественное право выбора, указывают носами на пустые стулья, каждый выжидает, никто не отваживается, потому что никто не видит, как бы всем объединиться за одним столом. Не хватает стульев. Комбинаторно неразрешимо. Это понимает каждый. И понимают, кто обусловил эту проблему. Кто заблокировал решающую позицию. Как бы теперь они ни расселись, им придётся группироваться вокруг него. Вокруг человека без ботинка на правой ноге.