Где-то там, в перекрестье старинных улиц стоит дом, в котором живёт его друг. Точнее, бывший друг, они не виделись со времен распада команды. Он думал, что Чебурашка, если он еще жив, если его не повинтили копы или не случилась ещё какая-нибудь хрень, непременно поможет отыскать Уммона.

Тем не менее, Мирон замедлил шаги. Да, на проспекте людно и безопасно. Там светят фонари, патрулируют копы – гуляй, хоть до утра, даже если ты девочка в бантиках, с учебником по квантовой физике в руках… Но есть и другая сторона: всё, как на ладони. Вездесущие камеры фиксируют каждый шаг. Стоит ему попасть на одну из них – и Технозон возьмёт его тёпленьким. Не особенно при этом напрягаясь.

В подворотнях, конечно же, стрёмно. Можно нарваться на торчка под "Хохотунчиком", на гопников – ловцов зазевавшихся гуляк… Но если вести себя тихо, не выходить на открытые места и вообще не отсвечивать, можно пройти незамеченным.

– Эй, урка, дай закурить.

Голос был сиплым и чуть дрожащим – собачонка на тонких лапках, а не голос.

Повернувшись к источнику звука, Мирон понял, что обречен. Не гопники, нет. Гораздо хуже. Скрещенные скальпели под черепами, глубокие капюшоны, заточки, впаянные в подошвы ботинок…             Хирурги. Банда, промышляющая органами. Один – здоровенный, метра два, и столько же в плечах. Второй поменьше, движения быстрые, как у змеи. Третий – тот самый Табаки с треснувшим голосом. Шестерка. Его дело – зацепить жертву, а потом постоять на стрёме. А может и нет. Может он – самый опасный. Комплекс Наполеона…

– Не курю.

Он не понял, как вырвались эти слова. Ведь в голове он лихорадочно прокручивал варианты "может, договоримся", и "пощадите, люди добрые"…

– Раздевайся, – самый крупный подошел вплотную, склонился, почти обнюхивая макушку Мирона и осклабился. На лице – дебилоидная непоколебимость. – Курточка у тебя ничего. Не хотелось бы почикать.

В руке громилы сверкнул электроскальпель. Лезвие вибрирует так быстро, что почти невидимо.

– Хорошо.

Мирон расстегивает магнитку на куртке, медленно, делая вид, что запутался в рукавах, стаскивает с себя, а затем накидывает на голову громиле. Тут же бьёт по коленной чашечке – от души, всей подошвой высокого берца, нагибается – над головой стремительно проносится синее лезвие – и бьёт по второй коленке громилы. Тот валится в снег.

Мирон уже поднял ногу, чтобы со всей силы пнуть его в морду, по приплюснутому, с вывернутыми ноздрями носу, но почувствовал движение сзади и отпрыгнул.

Второй его всё-таки достал. Нож – слава богу, не скальпель, – пропорол куртку и скользнул по рёбрам, сняв тонкую полоску кожи. Мирон вскрикнул от неожиданной боли, извернулся, как кошка, и бросил в лицо тощему горсть снега. Снег был твёрдый, почти лёд, а Мирон еще и хорошенько сжал его, так что по лицу тощего потекла кровь – снежок попал в нос.

Мелкого не было видно, и пока толстяк приходил в себя и пытался ползти, Мирон сосредоточился на тощем.

Рефлексы Кровавого Точилы, Божественного Диомеда, взяли управление на себя.

Где-то далеко, на краю сознания, Мирон поздравил себя за то, что не поскупился в своё время на продвинутую Ванну. Они тогда только входили в моду и биогель, вместо привычных тродов, воспринимался с недоверием. Зато он поддерживал тело в прекрасной форме: никакого лишнего жира, гармонично развитая мускулатура и полный набор витаминов.

Тощий хорошо владел ножом. Не виртуозно, но выше среднего. Стальное лезвие мелькало в бледных пальцах, как юркая рыбка, отвлекая взгляд, запутывая, не давая сосредоточиться.

Мирон вспомнил, как отчаянно, самозабвенно дрался на крышах высоток, пахнущих нагретой смолой и старыми окурками. Тогда ему было пятнадцать…

Всегда смотри в глаза, а не на руки. Руки могут обмануть, но глаза всегда скажут, когда противник соберется ударить.

В те времена все уважающие себя пацаны состояли в бандах. По-другому было нельзя, по-другому было не выжить. Или они так думали.

В глазах тощего мелькнуло то самое выражение: вот… Сейчас! Мирон прыгнул. Поймал его за руку и они вместе повалились в снег. Обмотав ноги тощего своими, он принялся что есть сил колотить его рукой о мёрзлую землю. Нож выпал и отлетел куда-то под стену. Тощий завизжал, попытался вырваться и тогда Мирон со всей силы долбанул его лбом в лицо. Раздался хруст. Тощий обмяк.

На секунду Мирона захлестнула дикая радость, но затем дыхание перехватило. В горле застрял крик.

Он убил… Он убил этого недоумка, чёрт его дери.

Ногу обожгло холодом. Мирон совсем забыл про толстяка, а тот, подобравшись на своих культях, пытался отпилить ему ногу скальпелем. Размахнувшись свободной ногой, он пнул толстяка по руке – та крепко, словно наручником, обхватила щиколотку.

Дебилоид заворчал, как собака, но ногу не выпустил. Мирон пнул еще раз. Толстяк дернул рукой и подтащил его к себе. А затем размахнулся и всадил скальпель в мышцу бедра.

Мирон заорал. Потом подтянул свободную ногу и еще раз опустил её на руку толстяка. На этот раз никакого хруста не было, но пальцы, похожие на мускулистые сосиски, разжались. Кроме того, вторая рука, державшая скальпель, тоже обмякла. Скальпель так и остался в его ноге…

Посмотрев вниз, на толстяка, Мирон окаменел.

На корточках, вытирая об одежду толстяка нож, сидел самый мелкий. Нож тот самый, что был у тощего, – вяло отметил он.

Незаметным движением убрав его с глаз, мелкий посмотрел на Мирона и улыбнулся. Зубы у него были ровные, белые, будто сделанные из снега.

– Мы можем договориться, – сказал он тем же надтреснутым голосом маленькой собачонки. – Я хочу себе их тела, а что хочешь ты?

– Чего? – тупо спросил Мирон. Скальпель был таким острым, что не причинял боли, тем не менее, он боялся пошевелиться или даже дотронуться до рукоятки. Одно неловкое движение – и фонтан артериальной крови не заткнуть.

– Сначала на нас троих было одно тело, – терпеливо объяснил мелкий. И многозначительно посмотрел на Мирона. – Теперь – два. На меня одного, – он посмотрел поочередно на толстяка – на горле дебилоида расцвела широкая, истекающая кровью улыбка, затем на тощего.

Прагматичность улиц. Не раззевай хлебало и довольствуйся тем, что подкидывает судьба.

– Согласен, – кивнул Мирон. – Только я возьму еще одежду. Вот его, – он показал подбородком на тощего.

Тот, похоже, был всё-таки жив – в окровавленной ноздре то надувался то опадал прозрачный пузырь. Но Мирон задавил в себе чувство жалости. Ему просто повезло. Могло ведь повернуться и так, что это его выпотрошенное тело сейчас волокли бы к ближайшему мусорному баку…

– Помочь вынуть инструмент? – спросил мелкий.

Мирону не хотелось, чтобы тот подходил. Чёрт, да ему не хотелось оставаться с ним на одной улице! Но выбора нет. Сам он может сделать что-то не то.