Но ведь… иметь "левые" Плюсы – незаконно, их не купишь в магазине.

Когда-то у него была парочка друзей, промышлявших незаконным софтом. Остаётся надеятся, что они живут там же, где и раньше. И что они всё ещё живы.

Избавиться от одежды не так уж сложно. Проще всего – отловить какого-нибудь парнишку из концертной тусовки и убедить его поменяться… Кто ж откажется от дармовых шмоток? Но парнишку тоже могут поймать. И допросить. А Мирон не хотел причинять никому лишних неприятностей. Значит, остаётся бак пожертвований. Они есть почти везде – новшество, пришедшее из Японии несколько лет назад…

Спина рыжего почти скрылась за высокими – метра по три – кофрами, в которых что-то пощелкивало и потрескивало. Скорее всего, оборудование Алики, которое генерировало в реальном времени её изменчивую внешность, все эти языки пламени и разлетающиеся по плечам волосы… Мирон прибавил шаг, но тут же остановился: рыжий ждал его возле лестницы. Проблема была в том, что лестница вела не наверх, а куда-то вниз, под стадион.

Мирон сглотнул. Тёмный провал с серыми, еле видными ступеньками одновременно притягивал и пугал. Он представил себе все те слои паутины, затхлый запах, с хорошей примесью природного нашатыря – он всегда вьётся над реками человеческих экскрементов; сырость, зеленые потоки слизи и бледную, никогда не видевшую света, плесень…

Рыжий спокойно стоял у начала лестницы. На его лице вновь не было ни ожидания, ни нетерпения – вообще ничего. Словно он – машина.

Налево пойдешь – коня потеряешь. Направо – жену… А если вниз? – пробормотал Мирон. Он никак не мог заставить себя подойти к тёмному провалу. – Чёрт. Чёрт, чёрт чёрт…

Хоть бы миллиграмм лития. Или аддерола, или дексамина… Чего угодно, лишь бы успокоить нервы. Пальцы дрожали и он сжал их в кулаки в карманах куртки. Язык был сух, как пыльный бетонный пол под ногами.

Можно не ходить. Можно вернуться в ту прозрачную комнату, позвонить Хидео и рассказать, что удалось нарыть. А потом спокойно вернуться домой и обо всём забыть.

– Чёрт, – повторил Мирон в сто восемнадцатый раз и сделал шаг к лестнице.

Рыжий, вопреки ожиданиям, спускаться не стал. Утопив уголки губ в диких складках кожи – это должно было означать улыбку – он отступил в сторону и замер. Мирон, сжав зубы, чтобы не дрожал подбородок, шагнул на лестницу и заглянул в провал.

– Темно, хоть глаз коли, – пожаловался он Рыжему. – И посветить нечем… – тот чуть заметно пожал плечами: мол, моё дело – предложить…

Когда его голова опустилась ниже уровня пола, сзади раздался грохот – проводник захлопнул дверь. Скрежетнул замок, а потом повисла тишина. Мирон замер. Поборов отвращение, он дотронулся до стены – ноздреватый бетон был холодным, но не влажным – и сделал еще один шаг.

Странно, но как только глаза привыкли, он стал различать бледные светящиеся пятна. Они шли вдоль ступенек, почти на уровне пола, вдалеке сливаясь в белесую дорожку.

Выяснять, что это: краска? плесень? – он не стал. Ноги не сломаешь – и на том спасибо.

В натуре, это была канализация. Старая, и уже лет двадцать как заброшенная… После того, как появились эти новые ферменты – такой порошок, просто посыпаешь им дерьмо, или еще какую гниль, и оно превращается в серый пепел.

Было сухо. Стены не бетонные, как показалось вначале, а из покрытого тонким кружевом ржавчины железа. Да и вообще это были не стены, а широченная, метра три в диаметре, труба. Он шел по самому дну, стараясь не наступать на кучи подозрительного мусора, который копился здесь десятки лет.

Света хватало лишь на то, чтобы видеть, куда ставить ноги.

Сверху просачивался ритмичный гул – шум концерта проникал даже сюда. Но потом гул затих и Мирон понял, что выбрался за пределы стадиона. Как только это случилось, накатила волна паники. Ритм являлся успокоительной ниточкой. Связью с поверхностью. Но теперь, когда она пропала и остался только звук его дыхания и отраженное эхо шагов, он почувствовал страх. Начинаясь где-то пониже спины, страх волнами поднимался по позвоночнику и сводил кожу между лопаток.

Он остановился и закрыл глаза. Сделал глубокий вдох…

Подождал, когда под веками перестанут прыгать цветные пятна и выдохнул. А затем стал мысленно представлять функции, сопоставляющие каждому натуральному числу одно из слов. "Январь", "февраль", "март"… На функции, сопоставляющей слову "ноябрь", его отпустило.

И сразу Мирон увидел лестницу, ход наружу.

Не прочные ступени из бетона, а просто скобки, приваренные к железной стене.

Наверху было темно, и неясно, куда они уходили. Он подумал, что стоит рискнуть. В худшем случае спустится обратно.

Некоторые скобы шатались и он старался распределять вес между руками и ногами – если одна подломится, то он повиснет на руках или останется стоять.

Люк, которым заканчивались скобы, был немного сдвинут. Не то, чтобы открыт, но всё-таки Мирон почувствовал струю свежего холодного воздуха. Это придало сил и уверенности, так что пара минут – и вот она, свобода. Попахивающая мочой и мусорными бачками, но свобода.

Люк находился в какой-то подворотне, в чудом уцелевшей арке старинного проезда. В Москве частенько соседствовали такие вещи. Суперэргономичные дома-роботы, а рядом – зассанные кирпичные пятиэтажки. Это называлось "сохранить наследие старинных Московских двориков".

Камеры в них никогда не работали, полицейские не заглядывали, и даже дроны облетали стороной – анонимусы свято следили за тем, чтобы в программах ищеек были "слепые зоны".

На самом деле, законы об охране исторической недвижимости в тесной сцепке с запутанными правами на землю не давали возможности снести эти халупы – чем и пользовались разнообразные теневые личности, обделывая свои делишки.

В пятиэтажках давно никто не жил.

Кое-как сдвинув тяжеленный диск люка обратно, Мирон затравленно огляделся. Снег кончился и в воздухе повисла хрусткая тишина, которая бывает перед рассветом. При каждом вдохе ноздри слипались, а когда воздух всё-таки проходил, лёгкие обжигало холодом.

Надо было заказывать пуховик, а не выпендрежную кожу, – пожалел он, просовывая руки карманы и делая несколько пробных шагов.

      Не подумал. Отвык. Забыл, что на улице бывает так холодно.

А ведь я собирался избавиться от одежды… – сейчас эта мысль выглядела дико. Самоубийственно. Но он выбрал сторону. Оставив карточки в комнате под стадионом, он дал понять, что не собирается играть по их правилам. Так что раздеваться придется – иначе его жизнь не продлится и получаса.

Нужно выбраться на людную улицу…

Он шел, ориентируясь на шелест покрышек по асфальту и негромкий гул, который издаёт толпа, даже когда она безмолвна. Дыхание сотен глоток, шелест сотен курток, шарканье сотен ног… Толпа безлика. Она не интересуется никем, кроме себя и ни на что не обращает внимания.