— Не только нелепо, а и еще что-нибудь, — проворчалТрудолюбов, наивно за меня заступаясь. — Вы уж слишком мягки. Простоневежливость. Конечно, не умышленная. И как это Симонов… гм!

— Если б со мной этак сыграли, — заметил Ферфичкин, — я бы…

— Да вы бы велели себе что-нибудь подать, — перебил Зверков,— или просто спросили бы обедать не дожидаясь.

— Согласитесь, что я бы мог это сделать без всякогопозволения, — отрезал я. — Если я ждал, то…

— Садимся, господа, — закричал вошедший Симонов, — всеготово; за шампанское отвечаю, отлично заморожено… Ведь я вашей квартиры незнал, где ж вас отыскивать? — оборотился он вдруг ко мне, но опять как-то неглядя на меня. Очевидно, он имел что-то против. Знать, после вчерашнегонадумался.

Все сели; сел и я. Стол был круглый. По левую руку от меняпришелся Трудолюбов, по правую Симонов. Зверков сел напротив; Ферфичкин подленего, между ним и Трудолюбовым.

— Ска-а-ажите, вы… в департаменте? — продолжал заниматьсямною Зверков. Видя, что я сконфужен, он серьезно вообразил, что меня надообласкать и, так сказать, ободрить. «Что ж он, хочет, что ли, чтоб я в негобутылкой пустил», — подумал я в бешенстве. Раздражался я, с непривычки, как-тонеестественно скоро.

— В…й канцелярии, — ответил я отрывисто, глядя в тарелку.

— И… ввам ввыгодно? Ска-ажите, что вас паанудило оставитьпрежнюю службу?

— То и па-а-анудило, что захотелось оставить прежнюю службу,— протянул я втрое больше, уже почти не владея собою. Ферфичкин фыркнул.Симонов иронически посмотрел на меня; Трудолюбов остановился есть и стал менярассматривать с любопытством.

Зверкова покоробило, но он не хотел заметить.

— Ну-у-у, а как ваше содержание?

— Какое это содержание?

— То есть ж-жалованье?

— Да что вы меня экзаменуете!

Впрочем, я тут же и назвал, сколько получаю жалованья. Яужасно краснел.

— Небогато, — важно заметил Зверков.

— Да-с, нельзя в кафе-ресторанах обедать! — нагло прибавилФерфичкин.

— По-моему, так даже просто бедно, — серьезно заметилТрудолюбов.

— И как вы похудели, как переменились… с тех пор… — прибавилЗверков, уже не без яду, с каким-то нахальным сожалением, рассматривая меня имой костюм.

— Да полно конфузить-то, — хихикая, вскрикнул Ферфичкин.

— Милостивый государь, знайте, что я не конфужусь, —прорвался я наконец, — слышите-с! Я обедаю здесь, «в кафе-ресторане», на своиденьги, на свои, а не на чужие, заметьте это, monsieur Ферфичкин.

— Ка-ак! кто ж это здесь не на свои обедает? Вы как будто… —вцепился Ферфичкин, покраснев, как рак, и с остервенением смотря мне в глаза.

— Та-ак, — отвечал я, чувствуя, что далеко зашел, — иполагаю, что лучше бы нам заняться разговором поумней.

— Вы, кажется, намереваетесь ваш ум показывать?

— Не беспокойтесь, это было бы совершенно здесь лишнее.

— Да вы это что, сударь вы мой, раскудахтались — а? вы не сума ли уж спятили, в вашем лепартаменте?

— Довольно, господа, довольно! — закричал всевластноЗверков.

— Как это глупо! — проворчал Симонов.

— Действительно, глупо, мы собрались в дружеской компании,чтоб проводить в вояж доброго приятеля, а вы считаетесь, — заговорилТрудолюбов, грубо обращаясь ко мне одному. — Вы к нам сами вчера напросились,не расстраивайте же общей гармонии…

— Довольно, довольно, — кричал Зверков. — Перестаньте,господа, это нейдет. А вот я вам лучше расскажу, как я третьего дня чуть неженился…

И вот начался какой-то пашквиль о том, как этот господинтретьего дня чуть не женился. О женитьбе, впрочем, не было ни слова, но врассказе все мелькали генералы, полковники и даже камер-юнкеры, а Зверков междуними чуть не в главе. Начался одобрительный смех; Ферфичкин даже взвизгивал.

Все меня бросили, и я сидел раздавленный и уничтоженный.

«Господи, мое ли это общество! — думал я. — И каким дуракомя выставил себя сам перед ними! Я, однако ж, много позволил Ферфичкину. Думаютбалбесы, что честь мне сделали, дав место за своим столом, тогда как непонимают, что это я, я им делаю честь, а не мне они! „Похудел! Костюм!“ Опроклятые панталоны! Зверков еще давеча заметил желтое пятно на коленке… Дачего тут! Сейчас же, сию минуту встать из-за стола, взять шляпу и просто уйти,не говоря ни слова… Из презренья! А завтра хоть на дуэль. Подлецы. Ведь не семиже рублей мне жалеть. Пожалуй, подумают… Черт возьми! Не жаль мне семи рублей!Сию минуту ухожу!..»

Разумеется, я остался.

Я пил с горя лафит и херес стаканами. С непривычки быстро хмелел,а с хмелем росла и досада. Мне вдруг захотелось оскорбить их всех самым дерзкимобразом и потом уж уйти. Улучить минуту и показать себя — пусть же скажут: хотьи смешон, да умен… и… и… одним словом, черт с ними!

Я нагло обвел их всех осоловелыми глазами. Но они точно ужменя позабыли совсем. У них было шумно, крикливо, весело. Говорил все Зверков.Я начал прислушиваться. Зверков рассказывал о какой-то пышной даме, которую ондовел-таки наконец до признанья (разумеется, лгал, как лошадь), и что в этомделе особенно помогал ему его интимный друг, какой-то князек, гусар Коля, укоторого три тысячи душ.

— А между тем этого Коли, у которого три тысячи душ, здесьнет как нет проводить-то вас, — ввязался я вдруг в разговор. На минуту всезамолчали.

— Вы уж о сю пору пьяны, — согласился наконец заметить меняТрудолюбов, презрительно накосясь в мою сторону. Зверков молча рассматривалменя, как букашку. Я опустил глаза. Симонов поскорей начал разливатьшампанское.

Трудолюбов поднял бокал, за ним все, кроме меня.

— Твое здоровье и счастливого пути! — крикнул он Зверкову; —за старые годы, господа, за наше будущее, ура!

Все выпили и полезли целоваться с Зверковым. Я не трогался;полный бокал стоял передо мной непочатый.

— А вы разве не станете пить? — заревел потерявший терпениеТрудолюбов, грозно обращаясь ко мне.

— Я хочу сказать спич со своей стороны, особо… и тогдавыпью, господин Трудолюбов.

— Противная злючка! — проворчал Симонов.

Я выпрямился на стуле и взял бокал в лихорадке, готовясь кчему-то необыкновенному и сам еще не зная, что именно я скажу.

— Silence![4] — крикнул Ферфичкин. — То-то ума-то будет!