Листян усмехнулась и едва сдержала стон. Разбитая об зубы щека внутри закровоточила снова. Зато она своего добилась: Матвей обещал прислать ей учителя. А лицо заживет. Зубы целы, шея тоже – и ладно. Но она, конечно, это запомнит.

Хлопнула дверь, и девки отскочили от нее, кланяясь: сам князь пожаловал в женские покои. Оглядел лицо супруги, хмурясь, с грохотом поставил на стол сундучок, видимо, тяжелый.

— Вот тебе, Лисяна, подарочек. А я уезжаю сейчас с дружиною, в деревнях волки стадо овец загрызли, да только у волков подковы на лапах. Проверю. Твоих людей взять могу, хоть десятка два?

— Зачем спрашиваешь? – удивилась девушка. – Ты мужчина, ты войском управляешь. Мои люди — твои люди.

— Ишь как заговорила! Стоило только маленький урок преподать! Ладно, глазками не сверкай, извинения, видишь, приношу, — кивнул в сторону сундучка. – А вы, девки, молчите. Чтобы не было никаких слухов, ясно?

— Не стоило и поминать, княже, – поклонилась Велька, она была, кажется, из них двоих старшей.

– Ну ладно, – Матвей качнул головой, все еще хмуря рыжеватые брови, подергал себя за бороду и стремительно вышел.

Листян досадливо вздохнула и потянулась к сундучку. Если он золотом извиняться вздумал, так она его подачку сейчас девушкам отдаст. Из гордости.

Но в сундуке было другое: чернильница из червленого серебра (кажется, очень дорогая и красивая) и связка гусиных перьев. И еще пачка желтоватой гладкой бумаги. А на самом дне нашлась маленькая потрепанная книжица в кожаной обложке. Степнячка открыла ее с трепетом: на первом листе красовалась большая буквица, нарисована смешная птица на одной ноге и мелкими значками что-то было написано.

— Ой, азбука, – удивленно протянула Дарька. – Зачем же такой подарок глупый?

— А затем, что я на вашем языке ни писать, ни читать не умею, – спокойно ответила Листян, убирая все обратно. — На кохтском могу, а моревскому не обучена.

— Учиться будешь, княгиня? – догадливо кивнула Велька. – Добре. Помощь нужна будет – ты обращайся. А пока дай траву поменяю на лице. Да ты ляг, так удобнее будет!

Судя по тому, что Велеслава заговорила с Листян совсем по-другому, степнячка все делала правильно. Ученье лишним не будет. Только для начала нужно, чтобы синяк сошел. Стыдно. Никто узнать не должен.

***

Листян плакать себе запретила, хотя и сложно было не плакать. Она мало знала моров, но мать ее сидела в большом Совете кохтэ, и сама Листян иногда там очень тихо присаживалась у матери в ногах. Хан не возражал, считая, что его единственной дочери не будет лишним знать, как решают свои дела мужчины.

Не то, чтобы она что-то из этих Советов помнила, но твёрдо усвоила нехитрую истину: сильный побеждает, а слабого съедят. Ей нужно быть сильной, очень сильной. Здесь чужая земля и чужой народ. Но мужчины везде одинаковые, а это значит — ей придётся играть по их правилам. Она — кохтэ. Дочь хана. Сестра хана. Внучка великого воина. Или победит, или навек будет заперта в тереме, как степная горлица — в клетке.

Матвей Всеславович уехал, оставив ее одну. Сначала Листян радовалась: не будет того самого, душного и постыдного, а потом оказалось, что муж оказал ей медвежью услугу, как метко выразилась Велька.

Никто Листян тут всерьез не воспринял. Даже слуги ее совершенно не слушались. Утром она спросила у пробегающего мальчишки про завтрак, но тот, глядя на нее наглыми водянистыми глазами, фыркнул:

— Матвей Всеславович завтракать изволит на рассвете, тогда и подают. А обед в пятом часу будет.

Пятый час? Что это такое?

У кохтэ были утро (рассвет), день (полдень), вечер да ночь. И этого было достаточно. Пришлось снова идти к девкам. Оказалось, что их тут все так и называли, и слово было вовсе не ругательное.

Девки посмотрели на Листян с жалостью и снисходительно объяснили, что в Лисгороде все делают по времени, как положено. А уж в княжеском доме и подавно каждому делу свой час назначен. В доме есть специальное приспособление – “водяные часы” называется, к ним приставлен специальный человек, который время объявляет. Считают от рассвета: если говорят “пять часов” — значит, пять раз склянки перевернулись. И каждый час человек этот отбивает в тарелку: сколько ударов раздается, столько и часов теперь.

Листян сочла, что это глупость несусветная. Кому эти часы нужны? К тому же грохот на весь дом, а она-то, глупая, думала, что это что-то падает из рук неловких слуг. А еще – даже такая дурочка, как она, прекрасно понимает, что солнце каждый день встает в разное время, так что смысла в этом их “пятом часу” нет никакого. Но на часы все равно сходила посмотреть: забавная вещица и очень красивая. Два больших стеклянных сосуда вмурованы в золотой куб, из верхнего вода по каплям перетекает в нижний. Когда вся вытечет – стало быть, и час прошел. И тогда мальчишка, что при них, бьет колотушкой в мелкую тарелку и переворачивает сосуды. Игрушки для мальчиков, вот что такое эти ваши часы.

Когда пробило пять ударов, Листян спустилась в столовую, но, конечно, никого там не обнаружила.

— Обед где? – снова пришлось ловить раба.

— Матвей Всеславович распоряжения не оставлял. Обед в столовой накрывают только тогда, когда он дома изволит пребывать.

— Я – жена его!

— Распоряжений не было, – ухмыльнулся дерзко мальчишка.

Листян внимательно его оглядела, запоминая: уши торчащие, веснушки, светлые вихры, голубые глаза. Ростом с нее, худенький, в серой длинной рубахе, штанах и валенках огромных. Она потом непременно прикажет всыпать парню плетей – за хамство. Когда добьется того, чтобы ее слушались тут.

Где кухня, она себе представляла. На нижнем, утопленном в землю этаже. Идти и требовать, чтобы ее покормили? А ну как там ей тоже скажут – распоряжений не было? Унизительно и обидно.

Придумала!

Решительно поднялась наверх, намереваясь девок на кухню заслать – они всяко сумеют еды добыть хоть какой-то, они здесь все знают. Но по дороге вспомнила: они ведь на базарный день отпросились, ленточек всяких купить, да ниток для вышивания, да теплую шаль: когда Вольского в палатах не было, топили скудно. Как будто дров жалели! Как будто лесов вокруг не было! Даже в шатрах кохтэ было теплее, чем в каменном доме. И если снизу еще было можно расхаживать в одном только кафтане, то деревянный “женский” терем был продуваем всеми ветрами. Стена каменная была чуть теплой, в окна сквозило, по полу гулял холод. Не спасали ни чулки шерстяные, ни войлочные боты. Листян, голодная, злая и бесконечно одинокая, разделась и забралась под пуховое одеяло.

Ждала, пока стемнеет, пока слуги не расползутся по своим постелям. Но Лисгород – это не Кох, тут темнеет поздно. В Кохе ночь опускалась стремительно, как покрывалом степь накрывая. Тут сумерки наползали медленно, вкрадчиво, никуда не торопясь.

Дом ее новый казался степнячке живым: он скрипел, вздыхал и постанывал. То взрывался звонкими голосами, то затихал, то звенел медью – шесть раз, восемь, двенадцать. Листян упрямо ждала.