Доходы таковы, что позволяют развивать производство и улучшать качество жизни крестьян. Пёше отметил в «Началах статистического учета…» (1805 год): «Сегодня во Франции потребляется больше хлеба и мяса, чем прежде. Сельский житель, знавший лишь грубую пищу и сомнительные для здоровья напитки, сегодня имеет в своем распоряжении мясо, хлеб, хорошие пиво и сидр. По мере роста благосостояния земледельцев колониальные товары (такие, как сахар и кофе) получили в деревне широкое распространение».

Многие сельские жители обзавелись приличными и удобными кроватями, чаще всего из орехового дерева. Прочные шкафы пришли на смену простым сундукам. На стенах висят красивые часы. Подсвечники, фарфоровые сервизы и другие предметы обихода дополняют картину домашнего достатка и уюта.

«Рабочая одежда по-прежнему груба, — пишет Жан Тюлар[107], — и делается из холста или саржи — особенно для мужчин, женские же корсеты и юбки изготовляются из кисеи. Повсеместно, кроме юга, где крестьяне ходят босиком, носят сабо. Но по воскресеньям появляются куртки, жилеты, брюки и даже башмаки».

Вот и появились «хорошие фермеры»!

Войны и революции уносят жизни многих людей. А искусство отражает реальность, в том числе самую жестокую. Новые формы творчества порой возникают под воздействием трагических обстоятельств.

В романе «Девятое Термидора» Марк Алданов[108] рисует такую картину: «В ящике лежал Робеспьер… Голова… лежала между раздвинутыми полукругом ногами приблизительно посредине ящика. На фиолетовом шелке кафтана она выделялась восковым пятном, густо залитым кровью. К рыжим волосам кое-где присохла белая пудра. Кафтан был изорван, и худое тщедушное тело виднелось из-под рубахи. Синий кусочек стекла криво повис сбоку от носа. Другой глаз, не прикрытый разбившимися очками, казался тоже стеклянным. Но что-то в нем сохранилось живое, и оно делало его страшнее всего остального, страшнее даже ног, раздвинутых точно для пляски. Это ужас проскользнул в останавливающемся зрачке в ту последнюю секунду, когда внизу, под собой, уже под ножом, Робеспьер увидел в корзине палача отрубленные головы друзей».

В то время еще не было фотографии, но уже существовал мир масок и фигур, вылепленных из воска. 33-летняя Мария Гросхольтц успела запечатлеть и самого Робеспьера, и его друзей. А кроме них — еще и Вольтера, Руссо, Франклина, Мирабо, казненных Людовика XVI, Марию-Антуанетту и других видных людей века.

«Ее отец был солдатом и участвовал в Семилетней войне… Он погиб за два месяца до рождения девочки… Овдовевшая мать работала экономкой в доме доктора Филиппа Куртиуса…»

Такова официальная информация, предоставляемая лондонским Музеем мадам Тюссо. Но говорят, что отец Марии Гросхольтц был потомственным палачом. Мастера этой профессии составляют своеобразный «клуб», а его члены будут относиться к Марии «по-свойски».

Когда для работы ей понадобились настоящие волосы, она получала их с голов гильотинированных. Заплечных дел мастера знали, что она — «дочь того Гросхольтца», и давали ей все необходимое. Мария отмывала окровавленные головы и продолжала работать над своей коллекцией.

А спустя годы эдинбургский палач Джон Вильямс разрешил ей доступ в городскую тюрьму, и Мария снимала маски с приговоренных к смерти преступников. Порой она делала это и после казни.

Так мадам Тюссо наполняла новым содержанием «Комнату ужасов» своего лондонского музея.

Мария родилась в Страсбурге. Ее детские годы прошли в Берне, а затем она переехала в Париж вместе с матерью, которую звали Анной. С ними был «анатомист», доктор Филипп Кюртюс — именно так, на французский манер, следует произносить его фамилию. Он был любовником Анны и по-отечески относился к Марии.

Филипп Кюртюс делал миниатюрные бюсты из воска, имел хорошую клиентуру и постепенно обучал Марию необычному ремеслу. Заказать портрет у художника стоило недешево, а потому миниатюрные восковые фигурки пользовались популярностью. Г-н Кюртюс арендовал галерею в престижном районе Парижа.

Он показывал Марии, как лепить цветы и фрукты из воска, а затем все более усложнял задания. Она училась и рисовать, и шить, и моделировать прически.

Однажды Филипп Кюртюс пригласил Марию на сеанс моделирования на улицу Бон. А через два месяца их клиент умрет и будет захоронен в Пантеоне. Это был Франсуа Мари Аруэ, или Вольтер.

Филипп и Мария стали обладателями уникального слепка из воска, сделанного при жизни философа. Был изготовлен и бюст Вольтера. Выставленный в витрине магазина, он привлекал внимание покупателей.

К двадцати годам Мария хорошо знала, как вести дела. Она не только лепила и рисовала, но и составляла финансовые документы, торговалась с поставщиками воска, тканей и волос. Она продумывала все стороны своей деятельности, заботилась о правильном освещении фигур и установке зеркал в выставочных залах.

О юной мастерице узнали при дворе. Она получила приглашение в Версаль. Мадам Элизабет, сестра Людовика XVI, хотела овладеть искусством скульптуры. Мария приняла заманчивое предложение и девять лет провела во дворце. Казалось, что ее жизнь навсегда устроена. Но началась революция, и все переменилось.

Место при дворе Мария потеряла, а выставка фигур пустовала. Однако выполненные ею модели Франклина и Мирабо — «друзей свободы», умерших в 1790 и 1791 годах, — увеличили славу галереи.

Республика воевала, а ее защитники раскрывали «иностранные заговоры». Кюртюс, немец по национальности, бежал из Парижа.

Оставшись одна, Мария продолжала лепить фигуры знаменитостей. Теперь это видные революционеры-террористы и их жертвы. К ней в руки попадали отсеченные головы друзей и знакомых.

Однажды к Марии пришли представители власти. Они потребовали взять все необходимое для работы и повели Марию за собой. Когда пришли на место, художница увидела бездыханное тело «друга народа» Жана Поля Марата, лежавшее в металлической ванне. Гвардейцы еще не успели увести убийцу — роялистку Шарлотту Корде, заколовшую вождя. Она проникла к Марату, передав ему записку следующего содержания: «Шарлотта Корде — гражданину Марату. Достаточно того, что я несчастна, чтобы рассчитывать на ваше расположение». Герой, принимавший лечебную ванну, согласился на встречу с посетительницей. Она все верно рассчитала!

Мария запомнила черты молодой аристократки, а позднее создала трагическую сцену «Марат и Шарлотта».