– Ребята… – произнесла она через силу. – Видит бог, как мне тяжело осознавать, что с Ниной случилась эта беда. Если ей кто-то помог уйти из жизни, то следствие, думаю, разберется. Если это сделала она сама, то… То не нам ее судить. Значит, были на то причины. О каких-то проблемах в семье она упомянула в тетради контрольных работ.

– Да отец ее жениться собрался! – скривил тонкогубый рот Никитин. – А Нинка могла не хотеть этого.

– Много ты знаешь! – огрызнулась Оля Кочетова, снова сильно сгорбившись. Тут же снова вскинула отчаянные глаза на класску и упрямо повторила: – Из-за мачехи Нинка не спрыгнула бы с подоконника. И высоты она боялась. Она к окну и то редко подходила. И не мыла его никогда, соседке платила, чтобы та помыла. Не верю!!! Не верю я!!!

– Ну-у-у… – захихикал премерзко Никитин. – Тогда ее будущая мачеха и сбросила. Во у нас класс, да! Петрович намечающегося отчима валит. Нинку мачеха! Не класс, а Чикаго! Вас-то не уволят за все это, Анна Ивановна?

Ей показалось или что-то человеческое просочилось в его мерзкий смешок? Что-то отдаленно напоминающее участие?

– Я без работы остаться не боюсь, Володя. Я за вас переживаю.

Ребята загалдели, рокот был добрым, ободряющим, снова выбивал слезу и давил на горло.

Долго радоваться ей не пришлось. Все тот же безликий мерзкий шепоток перекрыл все добро, излучаемое взрослыми детьми:

– За сыночка своего переживайте, за Игорька! Мы как-нибудь сами…

Игорек открыл глаза, попытался привыкнуть к темноте комнаты, но не вышло. Наверное, на улице пасмурно, решил он через минуту. Когда солнце светит, то немного виден угол шкафа для одежды, спинка его стула и диванный валик. На диване он спал. Было неудобно, потому что диван был узким, а раскладывать каждый вечер ему не хотелось. Отец не помогал, считал его уже очень взрослым.

– Не хочешь раскладывать – спи так, – разрешил он, равнодушно пожимая плечами. – Ты взрослый парень, Игореша. Тебе решать…

Как поначалу его это подкупало! Как нравилось, что отец постоянно разрешал ему принимать решения. Хочешь идти в школу – иди. Нет – прогуливай. Но помни при этом, что проблемы с педагогами тоже придется решать самому. И если отстанет по учебе, тоже его проблемы. На репетиторов он тратиться не собирается.

Отец ему доверял! Верил, что не соврет. Верил, что поступит правильно и по-взрослому. Он был классным, не то что мама. Та вечно сомневалась, тревожилась по пустякам, доставала вопросами. Заставляла показывать тетради, дневник, проверяла домашку.

Ужас!!!

И ему в знак протеста постоянно хотелось ей врать, что странно. Отцу не соврал ни разу. И ни разу не воспользовался ни его доверием, ни свободой, которую отец не ограничивал.

Отца он любил и уважал.

Маму он любил, конечно же, но терпел. С ней ему было неинтересно и тягостно. Она была будто камень на ногах, как любил повторять отец. Он вообще-то мало плохого говорил о маме. Почти ничего. Просто часто морщился очень выразительно и вот еще про камень этот вспоминал.

Игорек вздохнул, нехотя выбрался из-под одеяла. В комнате было прохладно. Отопление давно отключили, а тепла на улице все не было. Приходилось утром ежиться и на улицу надевать куртку. Дома мама в такие дни в его комнате включала маленький электрический камин со смешным огоньком. Огонек забавно трепыхался и больше напоминал пламя затухающей свечки, чем камин, но все равно было очень тепло и приятно смотреть.

Отец не разрешил забрать камин у мамы.

– Это неправильно! – осадил он его неделю назад. – Ты мужчина! У матери забирать вещи нельзя. К тому же закаляться тебе давно пора. Ты же мужчина!

Он согласно кивнул, горделиво улыбнулся, тут же зауважал себя до невозможности, а утром все равно замерз.

Игорек обнял себя руками, добрел до окна и, проложив носом брешь между шторами, глянул одним глазом на улицу.

Дождь! Он так и знал! Поэтому и в комнате темнота, и холодно очень. И сегодня после школы снова придется сидеть дома, а он хотел с пацанами в футбол погонять. Какой футбол в таких-то лужах? Нет, погонять, конечно, можно, но кто потом стирать все станет? Мамы рядом нет. Отцу вечно некогда. Придется самому, он же взрослый.

Игорек нехотя потянул шторы в разные стороны, впуская в комнату жидкий апрельский свет раннего утра. Обернулся на часы. Половина седьмого. Чего это он в такую-то рань встал? Потрепав себя по макушке, вспомнил. Есть он хочет, вот! Вчера не поужинал. Сначала как-то забылся, а потом было нечего. Отец все съел, когда вернулся. Целую кастрюльку вермишели, которую Игорек сварил себе. И целых две сардельки. Оставалось еще полбутылки молока, пачка масла, три яйца и две воблы в вакуумной упаковке, но приниматься за них в половине двенадцатого ночи Игорьку не захотелось.

Отец уже проснулся и гремел чем-то в кухне. Может, готовит? Игорек быстро натянул спортивные штаны, в которых ходил у отца, выбежал из комнаты, в коридоре споткнулся о большую сумку, больно ударился большим пальцем ноги, но лишь поморщился. Он же мужчина, не хныкать же в таком возрасте!

– Па, привет! – улыбнулся он отцу в спину. – Есть чё поесть?

– Привет. – Отец не обернулся от плиты, громко громыхая о сковороду большущей двурогой вилкой. – Это я у тебя хотел спросить, есть чё поесть, сынок? Вчера вернулся поздно, а у тебя пусто!

– А макароны? А сардельки? – Он обиделся. – И я, между прочим, их себе готовил, а ты съел.

– Оп-па!!! Вот это разговоры!

Отец зло швырнул куда-то в сторону вилку, она стукнулась о холодильник, потом о подоконник, еще сильнее загремела и исчезла в углу, откуда Игорек никогда не вымывал пыль, когда убирался.

– Это получается, что у нас? – Он подбоченился, смотрел на сына плохо, тяжело. – Ты попрекаешь меня моим же хлебом, Гога?

– Нет. Просто… Просто я не ел ничего вчера. И сегодня тоже.

У него вдруг сильно задрожали губы, и захотелось зареветь, и еще позвать маму. И уткнуться ей в плечо, сладко пахнувшее всегда духами и еще чем-то родным и приятным. И к маме-то было можно удрать, можно прямо сейчас. И налопаться там до отвала горячих сырников или котлеток. Он знал, мама ждала и ждет. Но…

Но правильно ли это будет по отношению к отцу, к самому себе? Это получится, что он дал слабину. Что он спасовал. И из-за чего, господи? Из-за двух сарделек?

– Ладно, Гога. – Отец попытался улыбнуться, но не вышло. И он просто махнул рукой. – Ты устал, я тоже устал. Ты голоден, я тоже. Сейчас перекусим яичницей, я сварганил. А по пути в школу заскочим в кафешку, поедим плотнее.

Игорек перевел дыхание, которого еще минуту назад не хватало катастрофически. Улыбнулся дрожащими губами. Вышло так себе, еще хуже, чем у отца. У того хоть глаза оставались сухими, у Игорька плыло все из-за просившихся наружу слез.