Только…

Блядь, всматриваюсь. И моргаю снова и снова.

Вроде ясно же тогда девушку видел.

Длинные локоны, до самых щиколоток. Вьющиеся. Сверкающие, как крыло ворона на солнце.

Губы сочные. Сладкие. Вкусные. Такие, что, кажется, прикоснешься к ним и оживешь.

Жизнь в ней видел. И свечение это. Что за ангельское принял.

Но теперь она совсем другая.

И волосы короче. И блеска того нет. И губы, хоть и красивые. Ровные. Но не такие манящие. Не такие, как те. Те были, словно оазис для путника в пустыне. А эти… Просто обычные губы.

И свечения никакого нет.

И глаз бездонных, глубоких.

Наоборот. Хитринка в этих глазах. Лукавство. И сами они меньше.

Будто картинка смазанная и не та.

Не противная и не страшная. Но…

Совсе не та, что я перед собой видел.

— Это ты открыла мне дверь? Ты спасла?

Трясу головой.

Ни хрена не понимаю!

Мало мне память потерять, так еще и глюки такие!

— Ты совсем неживым тогда казался. Словно демон, что вышел из пустыни. Постучал в дверь и рухнул прямо на пол. Это вообще чудо. Как ты дошел? Там же могильник! Туда бандиты сваливают тех, кого обрекли на страшную смерть! Оттуда никто и никогда еще не выбирался! Даже не думала, что мы тебя спасем. Но… Ты выжил!

Ее глаза горят странным блеском.

Восхищения? Или какого-то дикого благоговения?

Голову запрокинула.

Губы облизывает.

Странная привычка. Плебейская.

Но кто я такой, чтобы осуждать?

Она мне жизнь спасла. Без этого оазиса, что оказался реальностью, точно бы подох!

— Как тебе удалось? Как?

Шепчет с восторгом, а у меня перед глазами снова мутнеет.

— Ладно. Ты слишком слаб сейчас, чтобы говорить. Тебе рано подниматься. Рано! Давай. Обопрись на меня. Помогу тебе вернуться в постель.

Даже хмыкаю, хоть почти валюсь на пол.

Эта малявка всерьез предлагает на нее опереться? Смешно!

— Отойди лучше, — хриплю сквозь сжатые челюсти.

Отшвырнул бы, но ведь жизнь мне спасла!

Но еще немного и чувствую, что рухну.

Не реагирует. Не уходит. Так и продолжает стоять, обхватив меня обеими руками.

— Отойди говорю, — уже рычу.

Но эта пигалица будто и не слышит. Ни разу не боится.

Не понимает, что ли, что раздавлю сейчас и костей не останется, если свалюсь?

Не отшатывается с каких-то херов, рожу мою видя.

Я бы сам на хрен отшатнулся! А она нет. В лицо мне еще заглядывает. Так почему-то радостно. Блаженная, что ли? Ну да. С таким-то папашей и в пустыне жить, да еще и рядом с могильником, немудрено с катушек слететь. Крышануться. Девочка же совсем. Психика явно слетела.

— Уйди, — уже иду, тяжело опираясь обеими руками о стены.

Но не отстает.

Так и держит руками. Реально, что ли, думает, что удержит?

Дорога с ней оказывается в три раза дольше, чем сюда.

Но мне удается так пройти, еще и девчонку почти тянуть на себе. Блядь. Такая мелочь. А на грани подвига.

— Ложись. Вот так, — поднимает мне ноги, когда я таки валюсь на постель. Укладывает их на простынь.

Нежно. Бережно. Странная девчонка.

— Нельзя тебе вставать. Нагрузки еще рано. Даже доктор сказал. И посмотри, что натворил! Раны опять открылись. Лежи. Лежи. Сейчас оботру. Мазь и повязки наложу снова. Больно будет.

Ухмыльнулся бы, но нет на это сил. Да и оскалом своим страшным девчонку пугать не хочется.

А она и правда обтирает.

Мягкой губкой и мягкими руками. Осторожно. Бережно что-то втирает. А я и повязок не заметил. Рассмотреть надо будет, что там еще, кроме будто раздробленных костей и вырванных мышц по ощущениям!

Приговаривает что-то. Даже дует. Смешно.

— Давно я здесь?

— Три дня пока. Доктор сказал, еще неделю как минимум тебе лежать надо. Но ты выживешь. Я верю. Если через тот ад перешел, то уже страшнее не будет. Если оттуда вышел, то и выкарабкаешься. От всего выкарабкаешься. Ты только лежи. Дай себе отдых. А я тебе отвар новый принесу. Он всех на ноги ставит. И ты встанешь. Только не сейчас. Еще пока не время.

Блядь.

Эти прикосновения, такие нежные, расслабляют.

А мне нельзя. Нельзя расслабляться. Расслабиться означает сдохнуть. Мне сила нужна. Ярость.

А она убаюкивает. Касаниями этими нежными. Голосом странным, певучим. Будто каждое слово выпевает.

И я проваливаюсь в муторный сон. Чувствуя, как тело превращается в мягкое желе.

И так снова. Снова и снова.

Сияние и открытая дверь.

А за ней красавица с удивительными глазами. Вот в них бы провалился. В них бы навечно остался бы.

И волосы ее струятся и переливаются в этом теплом свете.

И будто руки ко мне тянет, а в глазах мое отражение.

И я будто знаю. Чтобы не сдохнуть, мне надо к ней. Надо этот порог переступить. И дверь за собой захлопнуть.

И тянусь.

Изо всех сил тянусь.

Но сила какая-то дикая. Мощная. Ударом, как ураганом отшвыривает. Не пускает. Лупит наотмашь.

А я валюсь. Поднимаюсь и снова пытаюсь эту силу перебороть. Тянусь к ней, отчаянно что-то ору так, что раздирает барабанные перепонки.

Но не могу. Не могу дотянуться.

А дверь захлопывается, и наступает темнота. Снова проклятая темнота, что хуже палящего солнца. И ледяной холод, от которого кости замерзают в лед.

* * *

— Еще пара дней и он, думаю, будет ходить.

Сомневаюсь я в том, что этот шарлатан и правда доктор.

Уж слишком неуверенно, а, может, перепуганно или жадно, бегают его маленькие глазки.

Таким доверять нельзя.

Нормальный человек смотрит открыто.

— Какие пару дней? Ты сдурел? Совсем с ума сошел? Через пару дней он не ходить! Он уже драться должен! Через три дня у меня бой! Уже билеты проданы! И ставки идут полным ходом!

— Анхель. Я сказал. Ходить сможет через пару дней. И то. Если чудо случится. Вообще, как другу тебе скажу. Он в принципе жить не должен. Не может! Не выживают люди после такого! Понимаешь! Люди! Не выживают!

— Ой, я тебя умоляю. Сколько там того могильника? Ну, если не торопясь, то дней пять идти. А бодрым шагом, так и всего три. Это слабаки не выживают. Идиоты. Или им руки и ноги связывают. Или такими покалеченными туда скидывают. Что те уже подняться не могут. А этот так. Прошелся. Его и не били. Сам же говоришь, что ни одной переломанной кости. Ну, припекло его немного солнцем. Хрень какая. Кого из нас не припекало в этой чертовой пустыне? Каждый хоть раз, а заблудился в этих гребаных песках!