Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Фотография лежала на столе, с неё нам улыбалась Юни, но мама взяла её и унесла обратно в гостиную. Через щёлку двери я видел, как она вставляет фотографию на место в альбом, кладёт альбом в стол и задвигает ящик.
А я так и остался сидеть на кухне. Говорить сил не было. Я почувствовал, как к глазам опять подступают эти дурацкие слёзы. Весь остаток дня я чувствовал, как они тёмной тучей собираются в груди. Я не мог говорить ни за обедом, ни потом. Проглотить еду тоже стоило неимоверных усилий. Но этого, похоже, никто не заметил. Все сидели молча, уткнувшись в свои тарелки.
В конце концов я пошёл к себе в комнату, остановился посередине и попытался проглотить комок в горле. Я всё глотал, глотал, глотал. Мне так хотелось, чтобы он исчез.
Но комок не исчезал. Как сказала мама, для этого нужно время.
«Глупая Хедвиг, – подумал я. – Всегда радостная, счастливая. Думает, всё так легко и просто. Ей-то, может, и просто. Живёт в большом уютном доме, где все до одной комнаты уже украшены к Рождеству и все наверняка только и делают, что веселятся да смеются. Но Хедвиг ошибается. Она не понимает, что творится у нас дома. Ничегошеньки не понимает».
Чем больше я об этом думал, тем больше сердился. И комок в горле от этого меньше не становился. Ведь до Рождества осталось всего-навсего три дня. И дома у нас ничегошеньки не образуется. И Рождества у нас не будет вообще.
Я сердился и на следующий день в школе, а ведь он был последним перед рождественскими каникулами. Предполагалось, что мы будем угощаться всякими вкусностями и радоваться наступающим праздникам. Так вот, я не радовался.
Домой я тоже уходил сердитым. Не помогло даже то, что у калитки я увидел Юна, который явно меня поджидал.
– Привет, – сказал я.
– Привет, – ответил Юн и добавил: – Вот и каникулы.
– Да, – кивнул я.
Мы прошли несколько метров. Юн посмотрел на меня.
– Вон сколько снега навалило, – проговорил он.
– Ага, – ответил я.
– Никогда не видел столько снега.
– Я тоже.
Больше он ничего не говорил. Я тоже молчал. Как обычно в последнее время. Я ускорил шаг, поскорей бы дойти до дома. Впрочем, нет… дома тоже ничего хорошего не ожидало.
– Кстати, говорить о погоде совсем не круто, я считаю, – сказал я.
– Чего?
– Всё время о погоде говорят только взрослые, – пояснил я.
– Да, пожалуй, – согласился Юн.
– Не выношу этого.
– Ладно. Давай говорить о чём-нибудь другом.
– Ага.
Но мы больше не произнесли ни слова. Ну и пусть. Всё равно говорить с Юном – скукотища. Да, собственно, и со всеми остальными тоже.
Я пошёл ещё быстрее, и Юн за мной еле поспевал. Украдкой я поглядывал на него. Ноги у него были тонкие, как спички, вставленные в огромные зимние ботинки. У него, видимо, только ступни росли. Нижнюю часть его лица скрывал шарф, а верхнюю – шапка, снаружи торчал только нос. Но когда хорошо знаешь человека, тебе не нужно видеть всё его лицо, чтобы понять, каково ему. И я видел, каково Юну. Грустно. По-настоящему грустно.
Ну и плевать.
Мы подошли к перекрёстку, где обычно прощались и шли по домам. Мне даже неохота было говорить ему «Пока!». Сил больше не было на всю эту пустую болтовню.
– Погоди! – сказал Юн.
Я обернулся.
– Что?
Он снял рюкзак, открыл его и что-то вытащил. Подарок!
– Это тебе. – Он протянул его мне.
Я взял.
– Спасибо… – пробормотал я.
Подарка для него у меня не было. Мы всегда дарили друг другу подарки на Рождество, но в этом году я совершенно забыл про них. Надо было найти слова, найти оправдание. Но с чего это я, собственно, должен оправдываться? Мы с ним ни о чём таком не договаривались. И не моя вина, что он приготовил мне подарок.
– Счастливого Рождества! – сказал Юн.
Я почувствовал, что краснею.
– Нет в нём ничего счастливого, – ответил я.
– Чего?
– Не будет никакого счастливого Рождества, – огрызнулся я, запихивая подарок в рюкзак.
– Вот как?
– Мне пора домой.
– Хм… Ясно… Ну давай.
Юн развернулся и пошёл прочь на своих тонких ножках-спичках в огромных ботинках. Рюкзак скрывал его почти целиком. Головы, во всяком случае, видно не было. Наверное, он втянул её в плечи.
В горле у меня запершило.
Я развернулся и пошёл своей дорогой. Дурак этот Юн. Только и умеет, что говорить о погоде. Идиот. Ничего не понимает. Я прибавил скорости, шёл быстро, как только мог. Надеялся, это поможет мне не думать о случившемся. Но это не помогало. В горле так першило, что мне казалось, я задыхаюсь. Я был ужасно зол. На Юна, на маму с папой… и даже на Юни, которой вздумалось так внезапно умереть.
Ну вот с чего она взяла и умерла? Зачем ты взяла и умерла, Юни?
Я завернул за угол и со всего размаху налетел на кого-то.
– Ой!
– Привет!
Это была Хедвиг. Мы столкнулись лбами. Она схватилась за голову, видимо, ей было больно. Но потом она улыбнулась. Вечно она улыбается своей дурацкой улыбкой!
– Это ты? – выпалил я.
– Юлиан! Я искала тебя. И нашла.
– Да уж! – сказал я и потёр лоб. Действительно, больно.
– Со вчерашнего дня я всё время думаю о тебе. Как всё прошло дома? Что родители? Тебе удалось поговорить с ними о Юни? Я думала о вас, о ней. Как бы я хотела познакомиться с ней, если бы она не… По твоим рассказам она такая весёлая, добрая. Как здорово было бы иметь такую старшую сестру! Как тебе повезло! И как ужасно грустно, что её больше нет!
– Слишком много вопросов, – сказал я.
Хедвиг удивлённо посмотрела на меня.
– Ты только спрашиваешь и спрашиваешь всё время. Ответы тебе слушать недосуг.
Она остановилась.
– Так и мой брат всё время говорил, – проговорила она тихо.
– Говорил? А он наблюдательный, твой брат!