Потрясенный таким неожиданным поворотом, то есть сломомвсего своего уклада, попросту ошеломленный нарушением монотона ходок, Никиташел теперь навстречу полным тачкам, чуть сбоку от тачек пустых, но без тачки.Иные из зеков бросали на него удивленные взгляды, большинство не обращаловнимания, поглощенное своими «выживательными» процессами.

– Давай живей! Шевели ногами! – рявкнул сзади вохровец.

Поднялись на бугор. Солнце ударило в лицо так резко, что ондаже чуть отшатнулся. Ноги сами заворачивали к черной дыре штольни.

– Возьми левее! – крикнул конвоир.

– Куда ведешь, начальник? – спросил Никита на зековскийлад.

– Заткнись, ебенамать! Возьми левее! – гаркнулвохровец.

Никита почувствовал, что он снял винтовку с плеча и взял еенаперевес. Все было в стиле Зеленлага, за исключением этой неожиданной прогулкипо узкой тропе посреди сверкающих сугробов.

Через четверть часа они подошли к административному зданиюлагеря, оштукатуренному бараку с настоящими окнами, за стеклами – чудо изчудес! – видны были женские лица обслуги, тоже, разумеется, из зечек.Возле крыльца стоял военный вездеход, а на перилах крыльца, явно наслаждаясьсолнцем, сидели два армейских командира. Начальник лагеря, да-да, самвсесильный майор Аристов, разговаривал с ними, улыбаясь, смеясь, явно стараясьпонравиться. Армейские его еле слушали, а если и взглядывали иногда, то снескрываемым пренебрежением, хоть и были оба в лейтенантских чинах.

– Вот этот? – Один из лейтенантов ткнул большим пальцемв сторону приближающегося Никиты. Второй только слегка присвистнул, видимовпечатленный внешним видом особо опасного врага народа.

На крыльце рядом с голенищем майорского сапога Никита увиделсвой собранный и завязанный сидор.

«Меня куда-то увозят. Очевидно, пересмотр дела ирасстрел, – подумал он и не испугался. – Однако почему же военные, ане чекисты? Что ж, вполне резонно. Судил меня военный трибунал, вот военныетеперь и увозят на пересмотр дела, чтобы расстрелять опасного врага в связи своенным положением». Вдруг настроение у него от этих мыслей странным образомрезко взмыло, он даже как-то вдохновился – солнце, искрящийся снег, армейцы,расстрел! – все лучше, чем медленное, день за днем, вытекание жизни,срастание с вечной мерзлотой.

– Садитесь в машину! – скомандовал ему один излейтенантов.

– Куда меня везут? – спросил Никита.

Предстоящий расстрел наполнил его впервые со дня водворенияв Зеленлаге какой-то как бы прежней гордостью.

– Садись, садись, Градов! Или тебе неохота с нашего курортауезжать?! – хохотнул Аристов.

– Вам позже объяснят, – безучастным солдафонским, новсе-таки отнюдь не чекистским тоном сказал второй лейтенант.

Он сел впереди с водителем, а Никита поместился на заднемсиденье рядом с первым лейтенантом. По дороге тот временами кривил нос иотворачивался от зека. Классовая неприязнь, что ли, подумал Никита, а потомдогадался, что это просто вонь, что от него очень противно воняет бараком икраснощекому, наодеколоненному с утра лейтенанту трудно это переносить.

Машина долго шла по извилистой узкой дороге вдоль распадка;в одном месте, на перевале, где сильный ветер намел сугробы, забуксовала.Лейтенанты тогда вылезли, стали толкать, Никита предложил свою помощь, его резкооборвали. Вскоре после этого эпизода выехали на большую дорогу, по которой шликолоннами грузовики. Это была пресловутая Колымская трасса, построенная почтибуквально на костях зеков и тянущаяся на север от Магадана почти на тысячукилометров.

У Никиты кружилась голова, он то и дело закрывал глаза:зрелище мнимо свободной дороги было для него слишком сильным впечатлением.Вскоре, однако, они свернули с трассы на боковую дорогу, идущую по дну распадкамежду безжизненных, лишь подернутых стланиковым наростом сопок. Потом распадокстал расширяться, проехали какую-то небольшую зону со сторожевыми вышками иколючей проволокой, потом несколько разбросанных бараков и щитовых домишекпоселочка и вдруг выехали на поле маленького аэродрома, где и встали.

Находившийся на аэродроме единственный самолет ТВ-2немедленно по их появлении начал раскручивать три своих пропеллера. Никитувыгрузили из вездехода и повели к самолету. Сидор на плече казался ему тяжелейтачки. Восторг развивающейся невероятной перемены почти лишил его сил. Он ни очем не думал, а только жадно, ртом, ловил то ли воздух, то ли минуты этойперемены, будто стараясь испить все до конца и ничего не забыть.

В самолете летчик, весь в коже с мехом и в меховых унтах,бросил ему огромные ватные штаны, две фуфайки, тулуп, валенки, меховую шапку.

– Облачайтесь! – крикнул он. – Иначе, – онхохотнул, – не довезем.

Моторы уже гудели вовсю. Самолет начал выруливать к взлетнойдорожке. Никита сидел в углу на мешках, он был совсем один в просторномфюзеляже с двумя маленькими квадратными оконцами. Он знал эти самолеты, которыееще при нем стали списывать из состава бомбардировочной авиации и переводить натранспорт. Через несколько минут летчик снова вышел из пилотской кабины ипротянул Никите какой-то объемистый пакет.

– Приказано передать вам сухой паек. – Отдельно отпакета он протянул консервный нож и ложку. – А вам приказанокушать. – Извлек какую-то ведомость и огрызок карандаша. – Вот,распишитесь в получении.

После этого он оставил Никиту наедине с сухим пайком, ушел вкабину, и тут же самолет рванул вперед, пронесся мимо домишек и щетинистых щекраспадка и оторвался от земли. И тут перед зеком Л-148395 открылись откровениясухого пайка: палка копченой колбасы, коробка тушенки, коробка шпротов, кусоксыра голландского, пачка масла, банка сгущенного молока, банка грушевогокомпота, две плитки шоколада «Север», большая черствая булка-хала, три пачкиванильных сухарей. Все таинства любви, война и тюрьма были забыты, толькосейчас сильнейшее впечатление жизни развернулось перед ним на мешковине в видесухого пайка командного состава ВВС.