В один из ноябрьских дней 1941 года Совинформбюро оповестилос утра читателей газет и радиослушателей о том, что подразделение боевыхсамолетов под командованием майора Дельнова уничтожило восемьдесят немецкихавтомашин, больше двадцати броневиков, четыре танка и двадцать зенитных орудий.Между тем соединение майора Комарова за последние десять дней уничтожилошестьдесят немецких танков, четыреста двадцать автомашин и причинило тяжелыепотери трем пехотным полкам и одному кавалерийскому эскадрону.

Ставка Гитлера в тот же день сообщила, что наступательныеоперации на Украине развиваются успешно. На подступах к Харькову танковоесоединение было встречено бронированной колонной русских. Из 84 вражеских танков34 уничтожены, остальные повернули назад.

Германские бомбардировщики продолжали атаковать военныесооружения в Москве.

Подводными лодками отправлено ко дну пять английскихтранспортов общим водоизмещением 25000 тонн.

Коммюнике финского командования в тот же день сообщило обуспешных боях к югу от Петрозаводска. Завершается окружение крупного соединенияпротивника.

Британское министерство авиации оповестило опоследовательных атаках на цели в Гамбурге и Штеттине. В обоих городах горятдоки и индустриальные объекты. Потери англичан – один бомбардировщик.

В Ливии песчаная буря прервала все наземные действия.Ситуация остается без изменений.

Итальянское верховное командование в тот же день довело досведения любопытных, что британский конвой после успешной атаки итальянскихсамолетов далее на своем пути к Гибралтару был атакован итальянскимиподлодками. Торпедами потоплены два корабля. В воздушном бою уничтожены три«харрикейна».

Словом, на всех фронтах так в общем-то весело разгоревшейсямировой войны царило в тот день затишье. К такому выводу пришел бы после чтениявсех этих коммюнике кто угодно, но только не майор медицинской службы СавваКитайгородский.

Для него этот день был просто продолжением бесконечногогорячего кошмара, в который он погрузился с первого момента его фронтовойдеятельности; затишья не было. Госпиталь постоянно спасался бегством. Едвауспевали развернуть операционный блок, как немедленно либо приходил приказсворачиваться, либо просто-напросто загоралась крыша, обваливалась стена,рушились лестницы: тыловое учреждение то и дело оказывалось в зоне прямыхбоевых действий. Не далее как на прошлой неделе персоналу пришлось самоличноотстреливаться от взвода прорвавшихся немецких мотоциклистов. Самое же ужасноезаключалось для высококлассного хирурга, каким был Савва, у себя в клиникезанимавшегося сложнейшими анастомозами, в непрерывности и даже в постоянномнарастании грубейшей «мясной» работы. Раненых поступало в три раза больше, чемгоспиталь мог обработать. Начальник медслужбы дивизии полковник Назаренкотребовал, в соответствии с секретными инструкциями, в первую очередьоперировать тех, кто сможет вернуться в строй. Савва цеплялся за остаткистаромодной «врачебной этики», оперировал в порядке поступления, статистикавозможного возврата из-за бесконечных ампутаций конечностей у него получаласьплачевная. Прибавьте к этому постоянную нехватку элементарных дезинфицирующихсредств, потерянные при поспешном отступлении инструменты, оборудование,материалы, прибавьте к этому, мягко говоря, относительность асептики воперационном блоке, полную измученность персонала, а также то, что из десятисостоящих в его подчинении хирургов трое и сами ранены, прибавьте к этомумародерство санитаров, не только грабивших раненых, но постоянно, даже подугрозой немедленного расстрела, расхищавших запасы спирта... Ну, вот, а теперьизвольте представить себе статистику дивизионного госпиталя, где главнымхирургом майор Китайгородский, статистику, отражающую действительное положениевещей, а не ту, что хочет увидеть на своем столе полковник Назаренко.

Несколько дней назад госпиталь переправили в Клин,подмосковный городок, расположенный на стыке 16-й и 30-й армий, и отвели ему,ни больше ни меньше, совсем нетронутое здание средней школы. Врачи и сестрынадеялись, что хоть здесь-то удастся отстояться на более или менее стационарномположении: ведь за Клин-то вроде бы отступать уже некуда. Савва вспомнил, какездили как-то в Клин на праздник – концерт в честь Чайковского, ведь это жеpодные места национального гения, здесь его рояль стоял. Как тогда в автобусевсе почему-то развеселились, разболтались, просто и не заметили, как доехали доэтого Клина.

На трех этажах школы были устроены вполне сносные палаты дляраненых, а в отдельно стоящем одноэтажном здании спортзала – «сортировка», тоесть то, что в нормальной медицинской речи именуется «приемным покоем», и«мясницкая» – так, со свойственным им черным юмором, молодые хирурги,подчиненные Савве, называли операционный блок. Здесь они работали дни и ночи напролет,разрезали кожу и мышечные ткани, пилили кости, коагулировали сосуды,отбрасывали тронутые гангреной конечности и клочья размочаленных тканей, шилимышцы и кожу, и снова, и снова... и так все снова и снова, будто всечеловечество решило вдруг избавиться от излишков плоти.

Повсеместно применялся тот метод футлярной местнойанестезии, который когда-то разработали совместно профессор Градов и егоассистент Китайгородский. Метод этот оказался как нельзя кстати в полевыхусловиях, когда практически не было никаких возможностей для общей анестезии.Молодым врачам госпиталя льстило, что их шеф – тот самый Китайгородский, чейметод они совсем еще недавно проходили в институте.

Раненых между тем становилось все больше, и все ближеподходил ни на минуту не умолкавший рев войны. Все чаще над Клином можно быловидеть молниеносно разгорающиеся свары летающего металла.

«Пациенты опять разбушевались», – обычно говорил ДодТышлер, любимый ученик Саввы, бросая взгляды вверх, на проносящиеся от тучи ктуче «ястребки» и «мессеры». То один, то другой – чаще всего это были,разумеется, тупоносые старомодные «ястребки» – как бы спотыкался в воздухе,припадал на одно крыло, а потом начинал дымить и, раздувая черный шлейф и языкиогня все шире, устремлялся к земле с такой стремительностью, будто в этом исостояла цель его создания. Иногда от горящего металла отделялась темная точка,и тогда над ней распускался зонт парашюта.

«Умело борется за жизнь, хороший спортсмен», – говорилДод Тышлер, который и сам еще недавно играл за волейбольную команду Первогомединститута. «Добро пожаловать, парашютисты враждующих армий!» – продолжал он,и тут уж его приходилось одергивать, чтобы, не ровен час, не услышал хохмачаособист.

Странным образом, в госпиталь ни разу еще не поступалилетчики со сбитых «мессеров». То ли их пристреливали там, на месте, то лиотвозили в какой-нибудь специальный медотряд.