После этой фразы генерал-майора вдруг стремительно развезло.В лучших традициях гарнизонных загулов он лез к Никите с поцелуями, орал освоих колоссальных связях в Ставке, бахвалился храбростью, стратегическимпровидением, тактической смекалкой, клялся вместе погибнуть «на последнемредуте социализма», провозглашал беспрерывные тосты за победу, за русскоеоружие, за женщин, которые «фактически превращают нашу жизнь в увлекательноеприключение»... Тут как раз вернулась Тася, и Шершавый вдруг, словно только чтоее увидев, бурно восхитился прелестями этой, как он выразился, идеальнойфронтовой подруги, стал предлагать тосты за нее, завидовать Никитиной удаче,недвусмысленно намекать и о своей причастности к этой удаче – «увы, по себезнаю, что значит отсутствие дамского общества», – потребовал гитару, какни странно, тут же в чудном домике нашлась и гитара, запел приятным, хотя ипьяным баритончиком: «Сердце, тебе не хочется покоя», а потом, совсем уже «поехав»,попросил у Никиты разрешения удалиться с Тасей на часок во вторую спальню,просто для того, чтобы она хоть раз в жизни познала настоящее женскоесчастье... Засим «отключился от сети», левой брыластой щекой слегка проехавшисьпо блюдцу с кетовой икрой.

Гитара тут перешла в умелые руки Таси, романтическизарокотала «Мой костер в тумане светит...». «Ну и бабу тут мне сочинили, ну ибабу», – пьяно подумал Никита, прогладил ее сильно вдоль позвоночника ивышел на крыльцо, чтобы отрезветь под морозным ветерком.

Здесь он нашел своего прежнего по ОКЗДВА шофера, сержантаВаськова, ныне, разумеется, пребывающего в старшинском звании. Морда у того заэти годы стала еще более хитрая и забронированная, не подступись. Васьковнемедленно взял под козырек и прогаркал:

– Готов к выполнению ваших приказаний, товарищгенерал-полковник!

Ага, уже знает о третьей звезде! Никита чуть-чутьпоскользнулся на крыльце и немедленно получил поддержку – васьковское верноеплечо. Из открытой двери лилась Тасина песня, невнятно что-то бормотал в икрувысочайший порученец.

Во всем, и в этом тоже, предстоит разобраться. Никита сильнопотер себе лицо – раз, два, три – и в третий раз вынырнул из своих ладоней ужекомандующим Особой ударной армии. Во всем до мельчайших деталей начнем завтраже немедленно разбираться. Только тут он вдруг понял, что к нему пришел егоистинный, мощный и непреклонный возраст.

Утром он предъявил Шершавому список из двух дюжинкомандирских имен. Генерал-майор, морщась от головной боли, прочел список, накаждой фамилии останавливаясь похмельным расплющенным пальцем.

– Полковник Вуйнович, подполковник Бахмет, майор Корбут...Знаю каждого, первоклассные офицеры...

Он вытащил из кармана заскорузлый платок, продул в него свойвидавший всякое нос, «просквозило в самолете, елки-палки», благодарно, хоть ине без шкодливости, глянул на Тасю, поставившую перед ним утреннюю, стольнеобходимую чарку.

– Насколько я знаю, все они еще живы, – жестко сказалНикита. – Их надо немедленно собрать по лагерям. Без них я не приму насебя командование Особой ударной армией.

– Спасибо, Никита, – проговорил Шершавый, глядя на негослезящимися, благодарными – утренняя прошла! – глазами. – Это как разто, что сейчас требуется. Собрать кадровый состав. Спасибо тебе,генерал-полковник! Я должен тебе сказать, что меня уполномочили принять всетвои требования.

Никита, мощно и непреклонно преодолевая подкатывающие волныэмоций, от которых ему хотелось навзрыд расплакаться, прошелся по комнате,мягко, даже с нежностью, выдворил Тасю на кухню и остановился через столнапротив посланца:

– Ну, в таком случае ты, должно быть, уже представляешь себемои главные требования. Где моя жена?

Шершавый просиял: видно, не было для него легче вопроса.

– С ней все в порядке! Она была в лагере общего режима наСеверном Урале, и сейчас, я полагаю, ей уже сообщили о реабилитации. Так что,Никита Борисович, скоро встретишься в Москве со своей красавицей. Эх, как былатвоя Викочка хороша, весь гарнизон, помню, в нее был влюблен. Кокетливость инеприступность, редкое сочетание, а какая теннисистка! Вообще, не женщина, акакое-то воплощение двадцатого века...

– Ну, подожди, хватит болтать, – перебил егоНикита. – Что с моим братом?

Порозовевшая, сочащаяся потом физиономия занавесилась мраком.

– Вот с этим вопросом хуже, Никита. Нам пока не удалосьнайти его следов. Ведь Кирилл был осужден без права переписки, а ты знаешь,что...

Никита, не дослушав, ушел в угол и встал там, уперев оберуки в сходящиеся стены. Убили мерзавцы моего Кирюшку, моего «строгого юношу»,марксиста-утописта, пристрелили в затылок грязной вшивой чекистской пулей,чекистские свиньи, в-сраку-в-парашу-весь-ваш-род! Ну, ладно, если, Бог даст,выстоим перед Гитлером, потом все это вспомним!

Генерал-майор Шершавый озабоченно смотрел на обтянутуютемно-зеленым сукном тощую, с выделяющимся, как линия Мажино, позвоночникомградовскую спину. Как бы не передумал Никита, как бы не сорвалась миссия! Онначал что-то опять бормотать о танках Гудериана, о воле истории, о том, чтонадежда найти Кирилла еще не потеряна, о том, что он и сам все это прошел изнает что к чему, и вот недавно с тезкой Костей Рокоссовским пили и вспоминали,но ведь мы прежде всего солдаты, кто же, если не мы, будет родину защищать, неэнкавэдэшники же... Ему казалось, что Никита его не слушает, и этоподтвердилось, когда тот резко обернулся, прошагал мимо, открывая все двери,призывая Тасю и Васькова, берясь самолично за телефонную трубку, соединяясь саэродромом, справляясь, когда будет готов самолет для генерал-полковникаГрадова. Самолет, оказалось, давно уже готов и ждет его.

Он обнял Тасю, та благодарно прильнула.

– Ну, прощай, маленькая хозяйка большого дома, – нежноусмехнулся он.

– Не нужно «прощай», Никита Борисович, – пролепеталата, – скажем друг другу «до свиданья».

Втроем они, два генерала, один громоздкий, расплывшийся,похмельно-советский, другой сухопарый, как бы белогвардейской закваски, исентиментально похлюпывающая носиком женщина, вышли на крыльцо. Васьковзаводной ручкой раскручивал мотор зиска.

– Да, забыл тебе еще одну вещь сказать, Никита, –проговорил Шершавый. – Меня прочат к тебе начальником штаба. Надеюсь, тыне возражаешь?

– Возражаю, – немедленно и с неслыханной, даже пугающейчеткостью ответил Никита.

Зисок тут взревел с неожиданной мощью, как вся недобитаяРоссия.