– Это чай? – спросила она, прожевав пирожок с капустой.

– Нет! Это АНП – академический напиток просветления! Это очень просто! Уж поверьте мне, многим в этом случайном мире его не хватает. Так и живут от тьмы к тьме, считая, что живут от рассвета до рассвета! Они считают, даже не задумываясь о правоте своих «считаний»! Я умиляюсь жизнью неразумных. Великое заблуждение, заблудившихся в вечерних и утренних сумерках! Пейте, не бойтесь. Яда сурукуку со слезами оранжевого листолаза здесь нет. Здесь главный ингредиент – остатки солнечной надежды на кончиках умытых листьев крапивы и еще кое-что! Я лично вытащил все иголки с листьев крапивы и сказал ей хорошие слова, отблагодарив за неуколы! – Она отпила глоток этого напитка и сразу ощутила кружение в голове. Ее бросило в жар, и крупные капли пота выступили на лбу, как после горячего медицинского укола. Что-то заурчало в животе, и сердцебиение заметно участилось, сладко выбивая стуки в темной сердечной сумке. Ее тело окутала благодатная паутина, пульсируя в каждом нерве спокойствием и умиротворенностью. Лейкоциты разделились от болезненных слипшихся цепочек на отдельные плавающие тела и с шумом бросились в капилляры забытых уголков организма. Стаи розовых стрекоз наперегонки с розовыми мотыльками и медовыми мухами пролетели шумной компанией внизу живота, разбудив и напомнив, что она еще женщина. Теплое желание сладкого молока с каплями дозревшего винограда наполнили ее рот. Елена открыла губы и прозрачный пар вырвался наружу, быстро растворившись над столом. Она смотрела на пальцы рук, они заметно удлинились, приняв невероятно красивую форму, ее ногти были отточены и удлинены до разумно выверенных пределов. Она раскрыла ладонь и с удивлением заметила, как линия жизни прочертилась дальше младенческой розовой бороздкой вокруг всего запястья несколько раз. Она удивленно смотрела на Пьера. Маленькая и всегда предательская боль в позвоночнике растворилась в никуда и ушла, выровняв линию спины. Елена почувствовала освобождение от чего-то приобретенного в процессе ее жизни. Она чувствовала возрождение организма изнутри. Что-то зашло в мозг, выбросив старый придуманный хлам мыслительной ерунды и вымыв стенки от страха и сомнений. Ей хотелось улыбаться, но губы уже это делали сами, не дожидаясь приказа из головы. Если бы она могла видеть себя, она бы сразу заметила, как цвет ее глаз насытился фиолетовым оттенком. Она видела все, даже темные тени, которые прятались в темных углах кухни, она прозрела…

– Как самочувствие? Архангельское или ангельское? – спросил реактивный повар с умелыми руками.

– Ой! Пьерчик! Я ни того самочувствия, ни другого не знаю, но у меня какое-то состояние молчаливой победы, которую я ждала долгие годы.

– СпасиБОГ вам, сударыня, за откровенность! А вот так мы закончим оформление твоей ауры! – сказал он и вытащил флейту пикколо из кармана на груди.

Он стал играть что-то медленное и изысканное. Он играл, опыляя складки ее одежды настоящей надеждой, он играл, незаметно притрагиваясь к ее бурлящей лимфе, оздоравливая ее под самой кожей и меняя ее химический состав. Он играл страстно и вдохновенно, перебирая маленькими клавишами-пуговицами, закрыв глаза и полностью уйдя в страну звуков и любви. Каждый нажим на клавишу-пуговицу отдавался у нее в спине в новой пульсации вен и аорт. Они настраивались на другие потоки крови и на потоки женской новой спины. Его мелодию подхватили занавески на кухонном окне, три ромашки подняли головы в полосатом вазоне на подоконнике, и даже большой холодильник неуклюже стал раскачиваться в такт неизвестной мелодии. Музыка превратила всю кухню в концертный маленький зал, и Елене даже показалось, что кто-то с бородатым лицом Петра Ильича стал подпевать в унисон эту странную, красивую мелодию флейты. Снаружи была ночь, весь дом спал или делал вид, что спит, что устраивало тех, кто спал, и тех, кто нет! Все равно – что-то уже произошло, независимо от жильцов дома со странным креном. Что-то уже произошло!

Закончив исполнять мелодию, Пьер поклонился. Ему рукоплескали все предметы на кухне. Рук у них не было, они аплодировали духом своего существования и восприятия, и те, кто мог услышать, тот слышал не ушами, а колебаниями воздуха! Елена сидела за столом с застывшим на губах словом «браво!», завороженно вглядываясь в его лицо. Пьер улыбался покрасневшими юношескими щеками, он переживал маленький триумф на живой кухне, которая для миллионов является мертвой.

– Сударыня! А сейчас последний штрих! – сказал он, бережно вставив флейту в карман. Пьер достал из холодильника синий лимон и выдавил его в стакан. Затем, добавив туда чистой воды, он протянул его Елене. – Не бойтесь, сударыня, страх – это всегда временная, внутренняя химера! Пожалуйста, выпейте!

Вкус синего лимона был сладкий и даже немного приторный. Она выпила до дна и стала прислушиваться к себе снова.

– Это совсем для других целей! – быстро вставил Пьер. – Пожалуйста, плюньте на оконное стекло! Я вас прошу! Это вам не раз еще пригодится! – с уважением попросил повар.

Елена подошла к окну и, застенчиво отвернувшись от Пьера, плюнула в окно. Стекло медленно растворилось в воздухе, как будто его никогда не было.

– Вот теперь я исполнил свою миссию! Прощайте, сударыня! – произнес он и, выйдя из кухни, растворился в темноте коридора.

Все произошло настолько быстро, что тысячи вопросов, скопившихся в голове у Елены, не смогли выйти наружу и получить ответы. На кухне появилась тишина, тихо поскрипывая электрическими импульсами человеческого холодильника. В коридоре раздался звонок в дверь. Звонок был комбинированный и выдавал какофонию многих нот без гармонии и любви. Поморщившись от надоедливого звука, Елена пошла открывать дверь. Замки были странные, вернее – их не было, были только два сельских засова, смазанных черным маслом, массивные и черно-железные, выкрашенные с подтеками, к ним и притрагиваться не хотелось вовсе.

– Кто там? – сурово и любопытно спросила Елена, выискивая глазок на двери, которого не было.

– Страх с вопросом в данном случае неуместен! Тем более что Пьер рассказал о вас как о благодарном слушателе его флейты! – раздался голос за дверью.

Елена нажала на засовы и быстро открыла дверь. На пороге стоял смешной человек. Такие люди встречаются иногда и везде. У таких людей карикатурные лица, данные природой и шуточным набором ген. У него был удлиненный череп, большие мясистые и оттопыренные уши, близко посаженные глаза в глубоких глазницах, очень заметная улыбка и одна седая бровь над глазом, второй брови не было. Его длинный нос напоминал милый хобот, милого слоника на опушке джунглей. Он был одет в несвежий белый халат с пятнами от борща, напоминающий наряд мясника или сельского фельдшера. На ногах были тапочки, пережившие не одно поколение их хозяев, цвета оленьих боков. Из тапочек торчали черные носки, в которые были заправлены концы фиолетовых брюк, похожих на шаровары турецкой танцовщицы живота. Он стоял смирно, вытянув руки по швам, всем своим видом подчеркивая, что он на очень ответственном посту! Возле правой ноги сидела маленькая собачка, своей хитрой мордой похожая на стрекозу или ящерицу. Ее тоненькие голые ноги, хвост и спина дрожали на сквозняке, усугубляя в минус весь ее вид. На шее висел миниатюрный колокольчик или бубенчик. От того что собака дрожала, дрожал и колокольчик на ее шее и раздавался тихий дрожащий звон.