Когда подошел поезд, она, покинув свое укрытие, пересекла путь и остановилась возле паровоза. Она никогда еще от него не стояла так близко, и он оказался куда массивней и больше, чем ей представлялось с более дальнего расстояния. Он сурово взирал на нее своими жесткими металлическими углами, и она вдруг себя ощутила мягкой и крохотной. «Именно так, наверное, себя чувствуют червяки шелкопряда», – пронеслось у нее в голове.

Машинист с кочегаром ее не видели. Высунувшись из окна с другой стороны кабины, они увлеченно рассказывали носильщику волнующую историю про собаку и баранью ногу.

– Будьте добры, – попыталась привлечь к себе их внимание Бобби, но паровоз в это время так громко выпустил пар, что они ее не услышали. – Будьте любезны, мистер инженер, – повторила она погромче, но паровоз снова заговорил еще громче, лишая тонкий ее голосок малейшего шанса достигнуть ушей машиниста и кочегара.

И она поняла: ей осталось только одно – забраться в кабину и легонько подергать их за одежду. К кабине снизу вздымалась лесенка, но даже самая нижняя ее ступенька была для Бобби слишком высокой, и, чтобы начать подъем, ей пришлось сперва упереться в нее коленом. Уже возле самой кабины она споткнулась и влетела в нее кубарем, приземлившись коленями на высыпавшуюся из тендера кучу угля. То есть ее появление было не слишком тихим. Но так как этот паровоз, подобно своим собратьям, производил куда больше шума, чем требовалось, то кочегар с машинистом вновь ничего не услышали, и машинист, как раз в тот момент, когда она приземлилась, взялся за пусковой рычаг. Паровоз дернулся и поехал. Не очень быстро пока для своих возможностей, но слишком быстро для Бобби, которая, несмотря на то что уже сумела подняться на ноги, не решалась из него выпрыгнуть.

Она содрогнулась от множества вмиг посетивших ее опасений. Ведь ей было известно, что есть поезда-экспрессы, которые могут без остановки нестись многие сотни миль. Вдруг она именно на одном из таких и едет? Когда же теперь ей удастся попасть домой? И как вообще она это сможет сделать? Денег-то у нее на обратную дорогу совершенно нет. Да и сейчас она не имеет права здесь находиться!

«Я паровозный заяц, – горя от стыда и отчаяния, заключила она. – И теперь, наверное, попаду за это в тюрьму!» А поезд тем временем, набирая ход, все быстрей и быстрей уносил ее прочь от дома.

Горе комом застряло у нее в горле и мешало ей говорить. Она уже дважды пыталась, но безуспешно. Оба мужчины стояли спинами к ней, колдуя над какими-то сооружениями, напоминавшими краны в ванной.

Набравшись решимости, Бобби вцепилась пальцами в ближайший к себе рукав. Мужчина вздрогнул и развернулся. Примерно с минуту оба в полном молчании смотрели то на нее, то друг на друга. Затем молчание было прервано восклицанием машиниста:

– Во, пар тебе в душу!

Роберта, не выдержав, разрыдалась.

А кочегар тоже сказал про пар, добавив что-то для Бобби совсем непонятное, и, как ей показалось, они были больше удивлены, чем сердиты.

– Нехорошая ты дувчонка, вот кто, – с каким-то странным акцентом проговорил кочегар.

– Наглая штучка, я бы назвал, – безо всякого акцента проговорил машинист.

Все-таки они усадили ее на металлическое сиденье, попросили больше не плакать, а объяснить, зачем ее дернуло подниматься на паровоз.

Плакать она перестала не сразу, но через какое-то время ей это все-таки удалось благодаря вдруг пришедшей в голову мысли, что Питер отдал бы наверняка оба уха за возможность оказаться на ее месте, то есть внутри настоящего паровоза, который к тому же на всех парах несется вперед. Дети уже ведь не раз мечтали найти машиниста с пылким отзывчивым сердцем, который бы согласился их покатать. И вот ведь теперь как раз эта мечта для нее воплотилась. Она вытерла слезы и громко шмыгнула носом.

– Ну, а теперь колись, – сказал кочегар. – С каким таким вопросом тебя сюда к нам принюсло?

– Пожалуйста, ой… – Бобби уже собиралась начать, но снова зашмыгала носом.

– Попытайся-ка еще раз, – подбодрил ее машинист.

И Бобби стала пытаться:

– Пожалуйста, мистер инженер. Я звала вас с путей, но вы меня не услышали. И мне просто пришлось подняться, чтобы потрогать вас за руку. Я это хотела сделать совсем легонько. Ну, так осторожно, чтобы вы просто меня увидели. А потом я упала на уголь. И мне очень жалко, если я вас испугала… Не сердитесь, пожалуйста… Пожалуйста, не сердитесь, – уже снова начав шмыгать носом, жалобно повторила она.

– Да мы не столько сердюмся, сколько нам интюресно, – с любопытством смотрел на нее кочегар. – Хочешь верь, хочешь нет, но к нам ведь сюда не каждый ведь день дувчонки падают словно бы с неба. Вот нам и охота узнать, по какой прючине.

– В том и вопрос, – поддержал его машинист. – Какая причина-то?

Тут Бобби пришлось обнаружить, что она еще не совсем покончила с плачем.

– Выше нос, приятель! – воскликнул немедленно машинист. – Не думаю, что все так уж паршиво.

– Я хотела… – вновь обрела дар речи она, сильно приободренная тем, что ее назвали «приятелем». – Я только хотела спросить, не окажетесь ли вы так добры починить мне вот это? – И, подняв с кучи угля коричневый сверток, Бобби дрожащими красными пальцами развязала бечевку.

Ноги ее овевало жаром от паровозной топки, а по плечам гулял леденящий ветер, который со свистом врывался в открытые окна кабины. Паровоз сотрясался на рельсовых стыках, дрожал и пыхтел. Когда же они влетели на мост, ей показалось, он крикнул басом ей прямо в уши.

Кочегар равномерно кидал уголь в топку.

Бобби развернула коричневую бумагу, явив взорам обоих мужчин паровозик Питера.

– Я подумала, что вы сможете это для меня починить, – с надеждой произнесла она. – Вы же ведь инженер.

– Чтоб мне лопнуть, коль в рай не попасть, – выдохнул машинист.

– Коль в рай уж попал, так не лопну, – подхватил кочегар.

После этого машинист взял в руки маленький паровозик и начал его разглядывать. Кочегар перестал кидать уголь в топку и тоже начал смотреть.

– С подобным нахальством я б уже весь ходил в серебре да в золоте, – присвистнул машинист. – Что тебя дернуло думать, будто мы станем возиться с какой-то несчастной игрушкой?

– Нет, это совсем не нахальство, с которым можно ходить в серебре да в золоте, – возразила Бобби. – Просто я знаю, что все на железной дороге добрые и хорошие и, наверное, мне не откажут. Ведь вы не откажете, правда?

Она заметила, как мужчины вполне добродушно переглянулись.

– Мое ремесло вообще-то водить паровоз, а не ремонтом его заниматься, особо ежели он такой недомерок, – потыкал машинист пальцем в игрушку Питера. – И как нам прикажешь обратно тебя возвращать льющим слезы родным и близким, чтобы от них тебе было все прощено и забыто?

– Если вы меня высадите на следующей остановке, – тихим и ровным голосом начала отвечать ему Бобби, хотя ее сердце бешено колотилось в прижатую к груди ладонь. – И одолжите мне денег на билет третьего класса, то, клянусь честью, я вам потом их верну. Я не мошенница на доверии, о которых пишут в газетах. И это чистая правда.