В длинной белой одежде он был похож на духа, вставшегоиз могилы, – бледное лицо, горящие глаза, но Рус знал, что на самом делеКорнило во всем уступает Гойтосиру, тот редко позволяет ему даже помогать прижертвоприношениях. Может быть, потому Корнило и держался ближе к Русу, найдя внем что-то родственное: тому тоже редко что удавалось.

– Что-то случилось? – крикнул Рус зло.

Он вскочил в седло, Ракшас заплясал под ним, чувствуятревогу и растерянность всадника и не зная, куда кинуться.

– Да нет вроде, – ответил Корнило медленно, – мнепоказалось, что ты волишь что-то сказать.

У него был скрипучий голос, слишком резкий и сильныйдля старика. На коленях лежал посох с резным кругляшом, Корнило не забывал, чтоон – волхв, из-за пояса торчали крылья летучей мыши.

Рус ударил коня пятками, сделал круг вокруг повозки, крикнулзло, сердясь на себя и не понимая, почему делает именно так:

– Дальше идем пешком!.. Дорога хорошая.

Корнило поинтересовался еще медленнее, так что Рус готов былобрушить свою страшную палицу на голову старого волхва:

– Что? Зачем?

– Это не долго, – ответил Рус сердито. – Всегодень-два. Пока вот эти не оправятся.

Он указал на беглых рабов. Корнило всмотрелся, покачалголовой:

– Помрут прямо на телегах! Или рассыплются от тряски. Этоуже не жильцы.

– Делай, – велел Рус люто. – Да побыстрее, а тоотстанем.

Отвернувшись, он успел заметить, как Заринка бегом принеслабурдюк с водой, подала вожаку невольников. Тот принял благодарно и пил, неотрывая от Заринки сумрачно тоскующего взгляда.

Эти живые трупы даже не поняли, что от них хотят. Только ихвожак, он назвался Совой, да десяток могучих скелетов еще держались на ногахнастолько, что помогли погрузить своих сотоварищей на повозки.

Женщины Руса роптали. Грязные рабы лежали вповалку прямо наих запасных одеждах, другие плелись, держась за подводы, но дети были радыпобегать; Ис принялась хлопотать с больными и ранеными, и Рус ощутил странноеоблегчение. Будто бы снял с души тяжкий камень, а не напротив – погрузилна свои телеги двести беглых и опасных рабов!

Заринка, глупая девка, еще не огрубевшая сердцем, топталасьвозле Ис, пробовала помогать.

Правда, наутро их уже осталось сто восемьдесят. Двадцатьумерли от истощения и ран, но другие быстро восстанавливали силы. Ис не спала идругую ночь, врачевала, учила Заринку и других женщин промывать раны и язвыбольных.

На рассвете прискакал Лех. Удивленно посмотрел наразросшийся лагерь Руса:

– Я слышал, но сперва не поверил. Ты в самом деле взялна телеги беглых рабов?

Рус ощутил, что не может смотреть в ясные глаза Леха.

– Ну, взял…

– Почему?

– Не знаю, – ответил он мрачно. – Что-то толкнуло,вот и взял. Теперь жалею, но не стану же отказываться, раз надумал! Непо-мужски.

Лех покачал головой. В глазах были смех и удивление:

– Рус, когда ты повзрослеешь? Ну, хочешь, я сам их… нет, немечом, а взашей?

Рус колебался, что-то останавливало, и уже совсем готов былосогласиться, когда от ближайшего костра подошел Корнило. Глаза его были красныеот усталости.

– Рус, – сказал он хмуро. – Не знаю, что тебятолкнуло взять их с нами… но это крепкие люди. В каменоломни слабых неотправляют, там выживают только самые сильные из сильных. А их переход черезгоры? Их живучесть невероятна. Уже сегодня половина слезет с повозок.А завтра все пойдут своими ногами. Вот только еды у нас больше нет! Тывелел их накормить, а на это ушло все, что у нас было.

Лех засмеялся, а Рус сказал разозленно:

– Так отправь наших людей в стороны! Остался же кто-то наногах? Пусть поищут дичь.

Корнило поклонился:

– Я уже велел от твоего имени.

Он ушел, а Лех предложил:

– Ну? Я пойду разгоню?

– Они сожрали все мои запасы, – ответил Рус сердито. Ончувствовал себя глупо, как никогда, отводил глаза. – Пускай теперь хотькак-то отслужат. Я должен переложить на них какую-то работу. Потом, когдаобрастут мясом. Или хотя бы перестанут падать от ветра.

Русу передали, что Чех в ярости. Старший брат, как Рус самвидел, стиснул челюсти, брови сшиблись на переносице, вид был настолько грозен,что даже бояре страшились подходить близко. Не ровен час, даже спокойныйчеловек может потерять терпение. Особенно тот, у кого такие братья.

Однако Чех пересилил себя, смолчал. А Леху сказал, чтоРус после этой дурости какое-то время не натворит новых. Будет расхлебыватьэту, а они в племени вздохнут с облегчением.

Рус в самом деле ближайшую неделю сам устраивал облавы назверя, птицу, в каждом из ручьев, которые пересекали, ловил рыбу. Нужно былокормить не только своих, но и голодных рабов. Они на глазах обрастали мясом.Это оказались очень сильные, жилистые люди, иные были просто гиганты. Русобратил внимание на шрамы – такие получают от острого металла, а не откамней, – подозвал Сову:

– Раз уж мы едем вместе, рассказывай о своих людях.И кто ты сам?

Сова поклонился. Он был на голову ниже Руса, но в плечахнастолько шире и массивнее, что разница в росте вроде бы и не чувствовалась.Его кости были широки, а ладони выглядели как лопаты. Лицо все еще было худое,а глаза прятались под выступающими надбровными дугами, но теперь в них гореляростный огонь жажды жизни.

– Я был воином, – ответил он невесело, но в голосеневольно прозвучали ярость и тщательно упрятанная гордость. – Сперваратником, потом командовал конным отрядом. Не хвалюсь, но я не знал поражений.В тридцать лет уже воевода! Да… я был самым молодым военачальником ввойсках Пана.

Он умолк, Рус поторопил нетерпеливо:

– Но почему вдруг там, в каменоломнях?

– Не на того поставил, – ответил Сова с хмуройусмешкой. – Когда на кордоне началась драка между начальниками крепостей,пошли в ход доносы, подкупы, я вынужден был принять чью-то сторону. Иначе быменя сожрали. Ну а потом оказалось, что противник нашел кого-то нужного во дворце.Словом, меня обвинили в измене. Так я оказался в темнице. А потом самыхкрепких послали ломать камень для тцарского дворца.

– Для тцарского дворца не нужен был камень.

Сова хмуро усмехнулся:

– Так это называлось. На самом деле дворец строили дляКоломырды. Она часто приезжала, смотрела.

– Ладно, поверю, – сказал Рус нехотя. Верить нехотелось, но слишком часто подтверждалось, что не все ладно было в землях егоотца. – А другие?