— Ты что, рехнулась на старости лет? — закричала Мила, наливаясь гневом. — Ослепла совсем: не видишь, что у меня жар?! Немедленно ко мне Николаева.

Она резко вскочила с кресла, комната поплыла куда-то в сторону. Кирилл еле успел подхватить падающую Милу, больше похожую сейчас на сломанную куклу. Положив ее на кровать, отошел в сторону, уступив место Насте с успокаивающим.

Мила больше не сопротивлялась. Безропотно отпила из бокала и, совершенно измученная, откинулась на подушку. Почему ей так плохо? Что происходит? Только бы снова не уснуть, только бы не уснуть! Откуда эта мучительная боль, головокружение, тошнота? И что это за видения, которые она помнит неясными обрывками и после которых никак не может прийти в себя?

Надо что-то делать, принять какие-то меры. Срочно! Пока она снова не уснула.

— Чего застыла? Живо ко мне врача, и чтоб немедленно явился. Немедленно! — распорядилась Мила, и Настя стремглав бросилась звонить домашнему доктору.

— Але-але, Семен Ефимович, миленький, приезжайте скорее. Людмилочке Павловне, нашей красавице, плохо, — уже через минуту громко кричала Настя в трубку из другой комнаты, чтобы хозяйка могла услышать и оценить, как же добросовестно та печется о ее здоровье. — Жар у них. Да-да, мы ждем с нетерпением… Да-да, Семен Ефимович, непременно поставим градусник и холодный компресс на лоб до вашего приезда… Да-да, Семен Ефимович, машину я за вами высылаю.

Мила всегда считала себя здоровой, крепкой и выносливой. Она никогда не обращала внимания на недомогания и была убеждена в том, что если их игнорировать, то они пройдут сами. Самоуверенно полагая, что знает больше врачей, признавала только две крайности, два естественных для нее состояния — либо она абсолютно здорова и чувствует себя превосходно, либо находится на грани истощения.

Именно на грани морального и физического истощения она сейчас и пребывала. Но ее прежние болезни объяснялись бессонными ночами и работой над новыми интересными программами, которые требовали колоссальных затрат энергии. И все это на фоне совершенно диких диет, когда она позволяла себе за день лишь одно яблоко. Или совсем ничего не ела несколько дней, только пила воду. Всецело увлеченная интересным проектом, Мила и сама ходила голодная, и других, кто на нее работал, почти морила голодом. Мало кто выдерживал рядом с ней.

Теперь же Мила никак не могла понять причины источника нездоровья. Откуда эта слабость, боль в каждой клеточке тела? Что происходит? Ее бросало то в жар, то в холод, а в голове царил туман. Если она спала и видела кошмарный сон о том, что видит сон и никак не может проснуться, то почему вместе со сном не ушло плохое самочувствие? Почему ей плохо так же, как в самом сне?

Вот сейчас приедет Николаев и все расставит по своим местам: расшифрует сон, разберется с действительностью, а болезнь вылечит.

— Киска моя, тебе плохо? Чем я могу помочь? Только скажи, и я для тебя сделаю все, — хлопотал рядом Кирилл, укрывая Милу и участливо заглядывая в глаза.

— Не смей меня так называть! Пошел вон! — закричала Мила и зажмурилась, пытаясь унять нервный озноб, не позволяющий сосредоточиться и собрать расплывающиеся мысли во что-то единое целое и объяснимое, так как больше всего на свете ее пугала неопределенность.

Кирилл отошел от кровати, не очень старательно изображая на лице обиду, затем выскользнул из комнаты, радуясь, что так легко отделался. Мила прогнала и Настю, навязывающуюся с градусником.

Как же они ей оба осточертели! От сладких показушных улыбок сводило скулы, а сюсюканье порождало такую злобу, что хотелось убить их обоих. Но лучше совсем вышвырнуть из своей жизни, избавиться от греха подальше — и дело с концом. Жизнь не должна топтаться на месте. Все течет, меняется и развивается. Если каким-то отношениям пришел конец, то необходимо рвать их, не жалея, и начинать новые…

Семен Ефимович Николаев, семейный доктор Миланских, а по совместительству ближайший друг семьи, прибыл незамедлительно. Он врачевал Миланских с самого рождения Людмилочки, преданный им беззаветно не только душою, не только пошаливающим любящим сердцем, но и всем своим худеньким и тщедушным телом.

Несмотря на невиданные гонорары и великолепное искусство врачевания, Николаев даже к семидесяти годам не приобрел респектабельного вида. У него не было ни обязательного для солидности брюшка, как у важного чиновника, ни снисходительной уверенности успешного и самодовольного владельца нескольких очень прибыльных медицинских клиник, коим он фактически являлся.

Даже самые дорогие костюмы не могли скрыть его убогий и жалкий вид. Лысый череп, вечно грустные глаза, испуганно и удивленно смотрящие на мир поверх очков в круглой оправе, а также скромное, застенчивое и как будто немного даже виноватое выражение лица делали его похожим на неуверенного в себе человека, который постоянно нуждается в опеке и защите. Он словно пытался оправдаться в чем-то, чего не совершал. Николаев испытывал практически ко всем людям исключительное сочувствие, желая всем помочь и даже вылечить. Если получится, конечно.

«Не в коня корм», — отшучивался он, пытаясь примирить свою неказистую внешность среднестатистического бомжа с возможностью благополучно жить в богатстве и роскоши.

— Людмилочка, дорогая моя, здравствуй! Что случилось? Я бросил все дела. И вот я здесь, возле тебя, душечка, — прямо с порога начал проявлять заботу Николаев.

— Здравствуй, дядя Сема! Выручай, мне плохо, — простонала Мила.

Он подошел к самой дорогой своей пациентке и поцеловал ее по-отечески в лоб. Не присаживаясь, осмотрел покрасневшие глаза, оттопыривая нижние и верхние веки, заглянул в рот, засовывая туда соленую ложечку, отчего Мила закашлялась, и только после этого опустился в кресло рядом с кроватью.

— А ведь ты вся горишь, и глазки ввалились, — сказал он, держа ее безвольную руку и нажимая пальцами на запястье. — Ну и где наш пульс?.. А пульс-то совсем слабенький.

Достав из изрядно потрепанного саквояжа старенький фонендоскоп и видавший виды тонометр, принялся измерять давление.

— Совсем низкое, душечка, — заключил он. — Совсем. Ниже только в гроб кладут. Питаться нужно нормально, как следует высыпаться. И расстраиваться поменьше. Иначе совсем ноги протянешь, если будешь вести такой неестественный образ жизни, — не церемонился с любимицей Николаев, передавая ей градусник.

Мила сунула под мышку градусник и уставилась на Николаева, не решаясь начать разговор обо всех перипетиях, которые произошли с ней — то ли во сне, то ли наяву — она уже и сама ни в чем не уверена.

Настя наверняка не упустила возможности пожаловаться и рассказать об истерике, которую ее хозяйка закатила с утра. И теперь Мила со своими откровениями о том, сама не знает о чем, а также беспричинным, казалось бы, утренним психозом являлась просто находкой для психиатра. Хорошее начало для попытки разобраться во всем, ничего не скажешь.

— Сейчас перед человечеством стоит проблема — синдром хронической усталости, — назидательным тоном начал проповедь на тему здоровья Николаев. — Это и пониженный жизненный фон, и повышенная утомляемость. А источником причины синдрома хронической усталости — особенно у молодежи — является в основном безудержный разгул сексуальной темы в прессе, в книгах, на телевидении.