Мила промолчала, собираясь с мыслями.

— У молодых сейчас ни на что не хватает сил: ни на учебу, ни на работу, ни на жизнь. Поэтому они вынуждены подбадривать себя всякими излишествами, тщетно надеясь, что это поможет. Бедная молодежь! Вместо того чтобы тратить свою бесценную жизнь на настоящую любовь, она концентрируется на сексе. И получает в конечном счете большие проблемы со здоровьем. А ведь медицина, как выясняется, не лечит. Она лишь помогает больному облегчить страдания. Дает, так сказать, отсрочку его проблемам, чтобы он мог окрепнуть духовно. — Николаев тяжело вздохнул. — Ну что ж, детка, давай градусник. Хотя я и так знаю, что там.

Он забрал у Милы градусник, подивился на ртутный столбик и закивал головой:

— Что и требовалось доказать: тридцать пять и три.

— Почему мне так плохо?

— А потому, дорогая моя, что в тебе дух еле держится. Неужели ты не могла меня позвать раньше? Ждешь, пока совсем поздно станет? Тогда тебе даже Сам Господь Бог не поможет. На бога надейся, голубушка, а сама не плошай. Разве можно доводить себя до подобного состояния? Я ведь могу и не успеть в следующий раз.

— Что со мной? Я себя как-то странно ощущаю. Будто я здесь, и в то же время меня здесь нет.

— Все не так страшно, как видится. И туда, — кивнул Николаев на пол, подразумевая землю для тела, — и туда, — указал пальцем в потолок, что означало, соответственно, небо для души, — тебе еще рано. Поживи пока да жизни порадуйся. Для этого нужно всего-то ничего: только вовремя позвонить старому и мудрому дяде Семе, и он избавит тебя от любых болячек, которые только существуют на белом свете. Тогда ты всегда будешь здоровой и счастливой, дитя мое.

Мила почти не слушала, мучительно соображая, как ей лучше начать разговор.

— И что мы молчим? — высоко поднял и так по жизни удивленные брови Николаев на притихшую Милу. — Ведь ты просто жаждешь мне что-то поведать, я же вижу. Но почему-то не решаешься. А я думал, что мы друзья.

Мила упрямо молчала. Она уже пожалела, что вызвала его. Надо как-то самой во всем разобраться. Но что сделано — то сделано.

— Людмилочка, душечка, — заговорил Николаев вкрадчиво, осторожно и ласково, как говорят с маленьким ребенком, — ты знаешь, что я люблю тебя. Люблю как родную дочь. Я знаю тебя с детства. Ведь это я принимал роды у твоей незабвенной матушки, царствие ей небесное. И с тех пор я всегда с тобой: и в радости, и в горе; когда ты здорова и когда болеешь. Я рядом. И всегда готов помочь. Я знаю тебя лучше, чем ты сама себя. И вижу, что с тобой что-то приключилось. Однако ты почему-то не решаешься мне об этом рассказать.

Николаев грустно вздохнул и обиженно замолчал. Но Мила не спешила начать разговор о том, что ее тревожило и чего она никак не могла понять. А если ей это только померещилось? Сумасшедшей-то тоже не хочется выглядеть.

— Мне плохо, — наконец сказала она. — И не только физически. Мне страшно.

— Потому что ты больна, и тебе нужно лечиться. Вот я сделаю тебе укольчик, и сразу станет легче, — попытался успокоить Николаев.

— А что со мной?

— Разберемся: сделаем анализ крови, посмотрим, что там и как, — уклончиво ответил Николаев, доставая из саквояжа шприц и ампулу.

— А что это за укол? От чего?

— Деточка моя, его название тебе ни о чем не скажет. Доверься мне, раз ты ко мне обратилась.

Николаев довольно ловко сделал Миле инъекцию и тут же убрал использованный шприц и ампулу в саквояж.

— Вот и ладненько. А теперь подождем, пока подействует.

— Уже действует, — сказала Мила. — Мне становится лучше.

— Что ж, тогда продолжим наш разговор?

Мила наконец избавилась от боли, мучившей бедное тело. И ей вдруг совсем расхотелось рассказывать Николаеву о престранных сновидениях, больше похожих на реальность. Может, она ошиблась, и ничего такого не было? Ей же теперь хорошо, ничего нигде не болит, а от добра нормальные люди добра не ищут.

— Я, конечно, не могу самовольно залезть в твои мысли и фантазии, — осторожно начал Николаев, помня о том, что в его обязанности входит не только установление диагноза, подлинного или мнимого, и не только лечение, необходимое или лишь видимое, но и исполнение капризов, причуд и придурей богатенькой девушки и ее дядюшки. — Однако смею тебя, Людмилочка, заверить, что все, что касается твоего физического и психического здоровья, для меня тайны не представляет. И что бы с тобой ни случилось, ты смело можешь мне довериться. Твои тайны умрут вместе со старым дядей Семой. Откройся мне, душечка, и тебе сразу станет легче.

Мила упорно молчала. Николаев вздохнул глубоко и пожелал себе терпения — единственное в его жизни желание на данный момент, так как все остальное для довольно сносной жизни у него уже было и даже слишком.

— Что тебя беспокоит? Ничего не бойся. Из любого тяжелого положения можно найти выход. И не один. — Он вздохнул и снова притворился обиженным. — Я всегда думал, что у нас более доверительные отношения. С тобой что-то случилось, но ты не хочешь мне об этом рассказать. Значит, ты просто мне не доверяешь. Неужели я когда-нибудь подал хоть один повод для этого?

И Мила сдалась. Настойчивость Николаева, который не отстанет, пока не выведает все о ее физическом и психическом состоянии, вынудила принять единственно верное на данный момент решение. В другое время она отказалась бы от чьей-либо помощи, выкарабкалась бы сама из любой трудной ситуации. Но теперь ей действительно нужен совет — не родственника и не друга, а опытного врача. Если бы она специально его искала, то лучшего, чем Николаев, все равно не нашла. О его профессионализме и порядочности ходили легенды, заставляющие при встрече с ним задерживать в восхищении дыхание и смотреть на него как на чудо.

— Дядя Сема, я тебе очень доверяю, иначе бы не позвала, — с трудом начала Мила, не до конца уверенная, следует ли вообще кому-либо рассказывать о том, что с ней произошло. — Мне трудно об этом говорить, но посоветоваться я должна именно с тобой. Как с врачом, как с другом. Наконец, как с человеком, которому доверяю. Я даже дядюшке об этом не хочу рассказывать, так как он не врач и не сможет мне помочь. Не стоит его расстраивать, он такой впечатлительный, да еще сердце слабое. Даже не знаю, с чего начать.

— Хорошо. Тогда с твоего позволения начну я, — произнес Николаев, поправив очки.

— Начнешь что?

— Разговор о твоей проблеме.

— Ты знаешь, о чем я хочу тебе рассказать? Но откуда?!

— Милая моя девочка, я уже так много прожил и так много повидал, что секретов у моих пациентов от меня почти не осталось.

— И о чем же я хотела, по-твоему, с тобой поговорить? — спросила заинтригованная Мила, пытаясь понять, каким боком Николаев может быть связан с ее сновидениями.

Если это, конечно, сновидения, а не явь. А если явь, то он, как, впрочем, и любой другой человек, вполне может иметь к этому отношение. Например, как сообщник похитителей, которые завезли ее в тайгу. Чушь, конечно, собачья, но как одна из версий имеет место быть.