Он несколько раз сжал и разжал кулаки, взял бокал, но не притронулся к бренди.

– Вы похожи на натуралиста, которому все время хочется проводить опыты.

– Нет, подобные опыты я охотно предоставлю Карлу… хотя он, скорее всего, решит, что к делу следует подойти именно так. Он всегда предупреждал меня, что вначале необходимы наблюдения, а уже потом теории.

– Кто такой Карл?

– Один из моих братьев. Он очень умный и верит в предостережения Фрэнсиса Бэкона против предвзятости в науке. Вы слыхали о Бэконе?

– Да, но не знал, что он высказывался относительно поцелуев.

– Сомневаюсь, чтобы он о них высказывался; он кажется мне суховатым. Я бы не упоминала его, но ведь вы первый заговорили об экспериментах. Я просто хочу сказать, что после вашего требования я… пересмотрела свое мнение об этом занятии.

– Я точно не требовал, чтобы вы меня целовали.

– Верно, я первая заговорила на эту тему. Но в прошлый раз о поцелуях заговорили вы, заставив меня изменить точку зрения. И теперь я… растеряна. Поцелуи мешают мне сосредоточиться на насущных делах. Видите ли, Элспет, моя двоюродная тетушка и компаньонка, убедила меня, что мы должны снова принимать участие в светской жизни… а такой темы едва ли можно избежать, когда снова появляешься в обществе.

– Боюсь даже спрашивать, в каком обществе вы вращаетесь, если там поцелуи служат общей темой для разговоров!

– Хотя о финансах или чувствах не принято говорить открыто, я невольно заметила, что на подобных мероприятиях… всегда о чем-то таком разговаривают. Сегодня я провела час у леди Барнстабл. Она и двое ее сыновей обсуждали, кто из светского общества сейчас в Лондоне. Говорили и о последних опубликованных стихах. Но от меня не укрылось, что во время разговора все они оценивали меня, словно сравнивая с другими девушками на выданье и решая, достойна ли я ухаживаний.

– А вы в то же время думали, достойны ли они того, чтобы с ними целоваться?

– Знаете, беседа была очень скучной, и мне больше не о чем было думать. Кстати, по здравом размышлении, мне не показалось, что они обладают необходимым опытом. Всякий раз, как наши взгляды встречались, они краснели. – Оливия рассмеялась и вдруг показалась ему моложе и беззаботнее, что, впрочем, нисколько не остудило его пыл. Должно быть, и он тронулся умом, раз ведет с ней подобный разговор. Да, у него явно не все дома, раз его волнует, что она думает о поцелуях с кем-то из представителей высшего общества!

– Если вы смотрели на них так же, как сейчас смотрите на меня, я нисколько не удивлен. Предупреждаю: если вы не будете осторожнее, вы попадете в беду! Разве ваши многочисленные братья вас не предостерегали?

– Нет, они прекрасно понимали, как опасно делать мне выговор. Даже Джек…

– Еще один брат?

– Да, мой брат-близнец. Он погиб.

Прошло уже много времени с тех пор, как Лукас слышал в чьем-то голосе столько боли. Он невольно перенесся на двадцать лет назад, когда мама подняла голову от письма и сказала: «Ваш отец умер».

Сострадание должно было стать действенным средством против желания, но не стало. Наоборот, стало даже хуже: ему захотелось крепко обнять ее и впитать ее боль кожей, а потом… раздеть ее.

Оливия встряхнулась и улыбнулась.

– Я вовсе не хотела брюзжать. Итак, что мы будем делать дальше?

Лукас посмотрел на письма, лежащие на столе. Он прекрасно знал, что сам хотел делать дальше. Желание жгло его изнутри. Но сила воли наконец позволила отвлечься от песни сирены. Он ни в коем случае не мог позволить себе затащить в постель эту весьма необычную молодую особу. Если он будет проводить с ней больше времени, все только осложнится. Поэтому пора возвращаться в реальный мир.

– Я иду домой. – Он встал. – Я выполнил свою часть договора. Если только вы не считаете, что интриган, заплативший Марше Пендл, – почтенный неженатый приходской священник, который живет с отцом, прикованным к постели, предлагаю считать ее слова тем, что они и есть, а именно бреднями. Вы не можете воскресить ни вашего крестного, ни его доброе имя. Живите своей жизнью. Все кончено. Дело кончено.

Оливия тоже встала, но молчала. Снимая плащ со спинки кресла, он покосился на нее. Она стояла, положив ладонь на столешницу.

– Невозможно выиграть все сражения, милочка, – сказал он, и она вздрогнула, но по-прежнему молчала.

– Чего же еще вы от меня ждете, черт побери? – спросил Лукас, злясь не только на нее, но и на себя.

– Ничего. Вы ничего не можете поделать.

– А вы что будете делать? – уточнил он.

– Пока не знаю.

Он понятия не имел, как ей удалось вложить в простые слова столько смысла. В них были замешательство, боль, но главным образом – потрясающая неспособность бросить начатое. Из нее вышел бы превосходный боксер.

– Иногда у нас нет другого выхода; приходится признать поражение. Такова жизнь.

– Возможно.

– Прощайте, мисс Силвердейл.

Он направился к двери, но вдруг развернулся. Чему повредит еще один поцелуй?

Она не шелохнулась, когда он подошел к ней; в ее глазах не вспыхнуло упрямое отрицание, когда он дотронулся до ее щеки, погладил подбородок, коснулся ее пухлых губ. На всякий случай он выждал три секунды, надеясь, что здравый смысл возобладает, а сам любовался золотистыми искорками в ее глазах.

– Лорд Синклер, таким способом вы пытаетесь меня умиротворить и заставить все бросить?

– Мисс Силвердейл, я не продолжаю проигранную битву. Я оставляю ее другим, а сам отхожу на безопасное расстояние и жду, когда уляжется пыль. Это прощание.

Он нагнулся, чтобы дотронуться до ее губ своими. Поцелуй должен был стать кратким, легким, но, как только их губы соприкоснулись, воспоминание об их интимном первом поцелуе одержало верх. Не только Оливия сгорала от любопытства…

На сей раз все было по-другому, но совсем не так, как он надеялся. На сей раз она не просто безучастно терпела его ласки. Она прижалась к нему и разомкнула губы. Ее руки ненадолго вспорхнули ему на плечи. Он даже испугался, когда она ответила на его поцелуй – нежно и мягко. Лукас понял, что его выдержка на исходе. Он стоял без движения, не зная, продолжать или нет. Зато Оливия не останавливалась. Ее руки скользнули вверх; она приподнялась на цыпочках и запрокинула голову; ее легкое и теплое дыхание щекотало ему шею. Оно было таким же легким, как ее поцелуи, и таким же коварным.

Как во время войны, когда он не мог отступить, он перешел в наступление.

– Вы хотели поэкспериментировать? Извольте. Вот что такое поцелуй, Оливия, – негромко сказал он, прежде чем завладеть ее губами.

Он готов был отпрянуть, если она окажет сопротивление, но она снова его опередила. Оливия первой прижалась к нему, когда он зарылся пальцами в ее волосы; она шире раскрыла рот, впуская его, увлажняя его губы языком, пробуя их на вкус и дразня. От нее пахло корицей, бренди и ее особенным ароматом, от которого у него захватило дух, – он уже стал таким знакомым, что ему захотелось зарыться лицом в ее волосы и наслаждаться им. Ее губы двигались, и он понял, что не в силах от нее оторваться.