постоянно, особенно к некоторым ключевым темам, которые делает лейтмотивом: к идее о том, что мы думаем, только работая над словом или фразой, к «думанью-фразе» (le pense-phrase) или «мысли-фразе» (la pensée-phrase) и к идее, что «в природе нет et caetera» и лишь человек полагает недосказанность необходимой. Признавая принадлежность Валери к классической риторике, Барт видит в его творчестве развитие мысли о языке, очень близкой к идеям Соссюра, а позднее Якобсона. Он регулярно его упоминает, когда пишет о Соссюре или Якобсоне. «Для Валери торговля, язык, деньги и право определяются одним и тем же режимом; они не могут существовать без общественного договора, потому что только этот договор может исправить отсутствие стандарта»[125]. Кроме того, Барт сожалеет о том, что значение Валери принижается, в чем также проявляется его собственное расхождение с эпохой[126]. В этом заключено интеллектуальное наследие, напрямую передаваемое поколением дедов, образующее то, что Барт называет «воображаемое дедушек и бабушек». В позднем тексте о Сае Твомбли оно связывается с любовью к южным домам, которую он разделяет с Валери[127].

Как можно заметить, мы далеки от лаконичных формулировок, в которых семейная история Барта оказывается погребена под гомогенностью истории обедневшей буржуазии. Биографическая реальность гораздо многообразнее, и, если Барт и не отстаивает прямо это наследие, он все же сохраняет в своих текстах его следы, более или менее читаемые. Подобно Вальтеру Беньямину, он играет с обрывками и всяким сором предшествовавшей ему истории, с которой устанавливает ту же временную дистанцию, что и я с ним. Именно поэтому может быть интересно вывести их на свет: чтобы вступить в новые, меняющиеся отношения с фигурами, которые нам предшествовали. Барт определяется также через отсутствие, которое он приписывает одновременно своему поколению и истории. Так, не включенный в книгу «Ролан Барт о Ролане Барте» отрывок рисует странную пустоту, образовавшуюся вокруг года его рождения:

1915: плохо переношу год своего рождения (этот год имеет особенное значение: в течение жизни приходится столько раз его склонять, странным образом он является частью нашей идентичности). […] Исторически 1915 – год незначительный: пропавший на войне, никакое событие его не возвышает; в этом году не родился и не умер ни один известный человек; и то ли это демографический спад, то ли невезение, я практически никогда не встречал человека, который родился бы со мной в один год, как будто – верх паранойи – я один в своем возрасте[128].

Это, очевидно, не так. У Барта были знаменитые одногодки, и среди людей, которых он встречал, много его сверстников. Он представил исчезновение, коснувшееся его лично, как феномен исчезновения вообще, и год его рождения, «пропавший на войне», разделяет судьбу его отца, тоже пропавшего на войне.

Глава 2

«Гошокиссим»

Ребенком я устраивал себе убежище, «штаб» и бельведер, на верхней площадке наружной лестницы, выходившей в сад: там я читал, писал, приклеивал бабочек, мастерил, это называлось (баскский + латынь) «гошокиссим».

«Большая картотека», 1 мая 1978 года

С берега моря…

Все детство проходит недалеко от моря. Байонна – небольшой порт с населением менее 30 000 человек, где Ролан Барт будет жить с первого года до девяти лет. Итак, все детство проходит здесь, в этом городе на Юго-Западе, через который протекают реки Адур и Нив. Берта, бабушка по отцу, живет со своей дочерью Алис на аллее Польми, очень красивом бульваре, устроенном еще в XVIII веке, который идет вдоль укреплений Вобана и спускается к набережной. Магистраль обязана своим именем Антуану-Рене Вуайе д’Аржансону, маркизу де Польми (1722–1787), который в бытность военным министром разрешил Байонне проложить бульвар вдоль укреплений Вобана и засадить его деревьями, что тогда запрещалось законами о фортификации[129]. Именно здесь в 1919 году поселилась с сыном Анриетта Барт после смерти мужа. У ребенка воспоминания об этих годах, предшествующих школе, теряются, и само забвение превращает их в рай. Надо сказать, что в последующие годы, когда Ролан Барт жил с матерью и служанкой в Марраке (1919–1924), несколько в стороне от центра, по четвергам и по воскресеньям он ходил к бабушке, а иногда и заходил к ней перекусить после школы. Таким образом, этот дом «у трех садов», описанный в книге «Ролан Барт о Ролане Барте», был наделен всей ценностью дома детства и обладал всеми сказочными атрибутами: одновременно шале и шато. Это совершенство не ограничивалось одним домом. Оно относилось ко всему городу:

Байонна, Байонна, городок без изъяна: привольно раскинувшийся у реки, среди предместий со звучными именами (Музероль, Маррак, Лашпайе, Бейрис), – и вместе с тем замкнутый в себе, словно город из какого-нибудь романа (Пруст, Бальзак, Плассан). Первозданное воображаемое детства: провинция как зрелище, История как запах, буржуазия как дискурс[130].

Эта любовная песня в начале книги, представляющая собой подпись ко второй фотографии, несет в себе всю амбивалентность детства: счастье и скуку, безграничные возможности времени, распахнутого в будущее, и закрытость. В это время Байонна переживает большие потрясения. В 1897 году государство разрешило муниципалитету постепенно разобрать часть секций крепостной стены Вобана, опоясывавшей город, так что освободилось 58 гектаров земель военного назначения – для города площадью 40 гектаров. Это разрешение имело важные урбанистические последствия: военные больше не контролировали городское планирование, и строительные работы порой превращали жизнь в городе в хаос. Редуты и казематы снесли в 1905–1910 годах, а на их месте разбили общественный сад, посадили серебристые липы и клены, хорошо переносящие сильные западные ветры. Но разразилась война, и Байонна вновь стала укрепленным лагерем, в котором шло формирование иностранных войск, в частности чешского легиона. Благоустройство и спекуляции с недвижимостью были временно приостановлены. После войны работы возобновились, но более вяло. Часть древней стены, расположенной между Шато-Вье и общественным садом, в конце концов снесли в 1923 году, тогда как по поводу оставшейся части шли дебаты о том, включать ее в список объектов культурного наследия или нет[131]. Город растет и меняет свой облик: дороги расширяются, эспланада застроена зданиями, ныне окаймляющими улицы Жюль-Лаба, Леон-Бонна и аллею Польми, и ведет к военному мемориалу, который торжественно открыли 11 ноября 1924 года, в тот самый месяц, когда Барт с матерью отправились в Париж. Начинаются разговоры о «новой Байонне»: ее центр в период между двумя войнами располагается недалеко от «Ферия», нового концертного зала, трамвайной станции, с которой можно уехать в Биарриц, – словом, рядом с аллеей, где