В штабе дивизии Сергей Седой бодро доложился о прибытии. Алексей метнул цепкий взгляд на сидевшую за столом Марью Сергеевну. Комдив Артепьев лично инструктировал разведчиков — сверялись по карте, товарищ Беринг дополнял. Все это время комиссар не проронила ни слова.

Разведчики переоделись в гражданское, в Мытищи отправились верхом. В близлежащем лесочке спешились, поставили дозорного, пошли жнивьем — след в след, не курили, не разговаривали. Залегли в кустах, за огородами, Седой и Митяй остались наблюдателями, Алексей с проворным подростком Васьком направились в село. На улицах царило оживление: расхаживали солдаты, лошади везли орудия. Под навесами было укрыто что-то крупное. Часовой окрикнул разведчиков — они сказались родственниками одного из местных. Зашли в дом, где их ждали, назвали пароль, получили сведения, но решили прихватить какого-нибудь штабиста, для верности.

Алексей отправил Васька к ребятам — передать полученные известия, всем велел уходить, а сам дождался сумерек. Одолжил у протестующего красного связного коня, уверяя, что непременно вернет, и привязал его на улице, у забора. Перекрестившись, он садами отправился к избе, где днем они заприметили штаб. В темноте прижался к стволу тополя, проклиная брехавших собак. Через забор из сада, минуя часового, пробрался к палисаднику у крыльца, улегся за кустами. Наблюдал, как, звякая щеколдой калитки, открывается дверь и офицеры выходят, чертыхаясь и проклиная темень.

Видимо, совещание закончилось, офицеры расходились по квартирам. Алексей дождался, когда они пройдут вниз по улице, и, подтянувшись на руках, тихонько отодвинул щеколду. Вскочив и резко толкнув дощатую калитку, бросился на обернувшегося часового, крепко обхватил, зажал рот и оглушил рукояткой револьвера. Вместе с винтовкой — подхватив, чтобы не стукнула, аккуратно уложил на тропинку, притворил калитку. Поспешил за тремя удалявшимися офицерами и шел в темноте поодаль, пока один из них не свернул в какой-то двор. Скользнул следом. Звякнула калитка. Заслышав сзади шаги, офицер насторожился и окликнул его, приняв за денщика. Алексей хрипло рассмеялся. Офицер выругался и раздраженно спросил:

— Ты что, Михалыч, наклюкался уже? — И уточнил, подозрительно вглядываясь в рослую фигуру, вырисовавшуюся в лунных бликах, и нащупывая наган: — Или это не ты, Михалыч?

— Я это! — веско произнес Алексей, подскочив к офицеру, дал ему под дых, выбил внезапно выстрелившее оружие, сунул кляп в рот и, проворно скрутив, стремительно поволок вниз по улице, благо привязанный конь стоял уже близко.

Оттащив к забору пленного, он рванул за повод настороженно прядавшего ушами мерина, свесившего морду в сад. Развернув коня, взвалил на него офицера. Вскочив в седло (ну и кляча же у этого негодяя связного!), Алексей резко взял с места и потрясся за село. Часовые кричали, поднимая тревогу. Топая, заметались солдаты. По нему стреляли, но выручала темнота. Алексей погнал коня к условленному леску. Вскоре он услышал голос Митяя:

— А я тут с пригорочка наблюдаю — все видать: луна, что твоя любушка, светла, круглолица! Слышу — выстрелы, вижу — ты на лошади к полям пошел, ну и я — наготове!

— Оставь в покое мою любушку и не болтай. На, держи!

Алексей перевалил офицера на дюжего коня Митяя, и они на рысях ретировались — только лунная пыль столбом…

* * *

Офицер отказался подтвердить информацию сочувстующего советской власти местного жителя, цедя сквозь зубы ругательства насчет «грядущего Хама» и конца света. Не видя смысла возиться, его расстреляли. Алексей мрачно наблюдал, как пленного вывели из штаба дивизии: совесть упрекала его в том, что он повинен в гибели и этого человека. Он все чаще подумывал о том, чтобы вторично оставить Красную армию.

Беззастенчиво поминая боевые заслуги, Алексей выцыганил у товарища Клячина пару деньков для поездки в Энск — проведать Линку и исповедаться у отца Серафима. Пораздумав, окольными путями передал в Ковалевскую, чтобы вызвали Дарью с ребенком. Та немедленно прибыла. Стоя рядом с гордой Дарьей, Алексей подержал спеленатого сына и, передав ей дитя, вскочил в телегу и принял вожжи:

— Садись!

— Куда это? Домой?!

— Тут недалеко… Полдня ходу.

— Ты што это удумал? Со свету сжить?!!

— Да не пугайся, дура… Крестить повезем!

— Так у нас недалече церковь… И крестины трэба…

— Обойдемся без крестин — время военное. А не согласна — поворачивай домой, проваливай — и больше не показывайся!

Дарья заплакала.

— И што это ты, окаянный, изгаляешься надо мной! Веревки вьешь! Не я ли тебе сына родила!

Алексей смягчился:

— Ну, полно тебе, Дарья. Так надо, понимаешь… Духовник у меня там, крестить ребенка звал… Поехали, говорю — садись!

Дарья забралась на телегу, устраиваясь на сене, все еще всхлипывая. Ребенок запищал — она принялась убаюкивать его, воркуя горлицей:

— Тише, Степушка мой… Тише, родненький.

Алексей дернул вожжи, прицокнув языком.

Глава 20

Красные в панике оставляли города и станицы. Дивизия под командованием Артепьева была одной из немногих, что отступала организованно, не сразу сдавая позиции. В какой-то момент, получив небольшое, но поднявшее боевой дух подкрепление в виде рабочего батальона, дивизия даже немного отбросила противника, но вырываться дальше за линию фронта было опасно.

Тем временем белые диверсанты взрывали мосты и железные дороги, дестабилизируя тыл. Ситуация складывалась нелегкая: справа и слева фронт откатывался, оставляя дивизию открытой с обоих флангов. Поступило распоряжение сворачивать позиции, отойти к ближайшему привокзальному городу и, погрузившись в эшелоны, передислоцироваться глубже и там занять оборону. Спешно, но без паники бойцы выполнили приказ, прибыли на место, выгрузились, рассчитались в шеренге, стали заново окапываться. В воздухе витало напряженное ожидание, но все-таки на некоторое время наступило относительное затишье.

К вечеру разразилась свирепая гроза, каких давно не случалось в этих краях. Молнии беспрестанно полосовали небо, гремело так, что у самых стойких екало внутри при близких всполохах и раскатах грома. После полуночи с небес хлынули безудержные потоки, к утру все стихло. Гроза разрядила знойную, томительную духоту последних дней и напоила воздух замечательной свежестью. Хотелось дышать полной грудью, вбирая острый сосновый запах, ставший после дождя еще явственней. Утреннее солнце озарило берег широкого озера, и было оно таким умиротворенным, что самым ожесточенным душам захотелось покоя… Все невольно заговорили тихими голосами, жмурились на солнышко и с наслаждением вдыхали благоухание трав. Пользуясь передышкой, солдаты и матросы неспешно беседовали, любовались мирной водной гладью.

Мария Сергеевна, под руку с Берингом, и комиссар Вышевич разговаривали вполголоса, прохаживаясь у кромки озера. Вдоль берега потихоньку брели Алексей с Серёгой Седым, с удовольствием вглядываясь за линию горизонта и вяло обмениваясь фразами.

— Глянь-ка: никак твоя… — обронил Сергей, заметив у озера офицеров, и мигом