сам напомнив выступление Алексея Максимовича, заявил, что он не удовлетворен своей первой книгой и, работая сейчас над второй, основательно переработает и первую. Действительно, для издания романа в двух книгах он, по его выражению, «переписал» первую книгу заново.

К сожалению, мне не пришлось участвовать в конференциях, обсуждавших произведения «Маленькой трилогии». Но судя по рассказу «Кровью сердца», они были очень острыми и превращались в большой писательский разговор не только о назначении литературы и искусства, но и конкретно о творческом методе советских писателей.

III

Весной 1941 года Всесоюзное бюро пропаганды художественной литературы при Союзе советских писателей расширило свою деятельность на периферии. Многие областные города просили прислать им бригады писателей. Одну из них согласился возглавить Федор Васильевич. Как он мне объяснил, ему хотелось услышать из уст широкого читателя оценку повести «Березовая роща», только что опубликованной в журнале «Новый мир». Уроженец Саратовской области, он решил поехать в родные места. И вот 26 апреля, — в тот год была необычайно затяжная весна, в Москве шел снег, в вагонах еще топили, — мы — Федор Васильевич, поэт Григорий Александрович Санников и я — выехали в Пензу. Здесь мы должны были пробыть десять дней, включая 5 мая — День печати.

Наше пребывание в Пензе было строго распланировано. Каждый вечер, а иногда и днем проходили встречи с читателями — на велосипедном заводе, в Доме учителя, в библиотеке имени Салтыкова-Щедрина, в железнодорожном училище и т. д. Кроме общения с читателями Федор Васильевич завязал дружбу с редакцией областной газеты, которая еще накануне нашего приезда выпустила специальную литстраницу с произведениями местных писателей. На другой же день после первого выступления к нам стали приходить начинающие, просившие ознакомиться с их рукописями.

Литературные вечера в Пензе проходили живо. Во вступительном слове «Героика социалистического труда» я делал общий обзор произведений советской литературы, уделяя примерно половину времени творчеству членов бригады — Санникова и Гладкова. После первого же вечера Федор Васильевич мне сказал, что нужно несколько изменить соотношение времени в пользу общего обзора. Это было правильное замечание, и я ему в дальнейшем следовал. После вступительного слова Г. Санников читал стихи, а в заключение Федор Васильевич выступал с отрывками из повести «Березовая роща». Обычно он не ограничивался чтением, а, отталкиваясь от многочисленных вопросов, вел с читателями беседу. Спрашивали о многом и разном: о прототипе Мартына Мартыновича в «Березовой роще», о финале «Энергии», о первых шагах писателя в литературе и т. д.

Еще сидя в вагоне, Федор Васильевич разговорился со мной и Григорием Александровичем о родной деревне, о крестьянских типах. Мне запомнилось, что, наряду с крестьянами — «покорными», толстовскими «непротивленцами», он помнил прямых бунтарей, поднимавших против царских властей и кулаков не только свой голос, но и дерзкую руку. Поэтому, когда я через десять лет стал читать «Повесть о детстве», образ Ларивона мне показался знакомым. Такие разговоры Федор Васильевич продолжал вести и по вечерам в пензенской гостинице, когда мы сходились вместе после выступлений.

В пензенские дни я особенно хорошо увидел, как богатый жизненный опыт помогает Федору Васильевичу в самой различной обстановке, в беседах с самыми разными людьми оставаться всегда самим собой. В редакции газеты Гладков вел разговор на литературные темы, отдавался воспоминаниям о первых годах советской литературы. Однажды в кабинете главного редактора Н. И. Страхова зашел разговор о Неверове.

«Это большущий писатель, — говорил Федор Васильевич. — Он о деревне гражданской войны сильнее всех написал. И как реалист, без всяких, знаете ли, вывертов, как тогда любили делать. Правда, в языке грешил, но мы тогда все были в этом виноваты. Жаль, очень жаль, что умер. Мог бы горы своротить».

Еще более далекие времена вспомнил Гладков 5 мая, выступая в День печати в городском театре. После доклада ответственного редактора областной газеты он рассказал многочисленной аудитории рабкоров и селькоров о своих первых выступлениях в газетах дореволюционной России. Да, много встречал он цензоров-злопыхателей, издателей-реакционеров, но наряду с ними сталкивался и с прекрасными, настоящими людьми, которые поддержали страсть молодого учителя к литературному творчеству, помогли ему печатать его первые, далеко не совершенные произведения. Наблюдал я Федора Васильевича и в другой обстановке. На велосипедном заводе в цехе он показал себя «почти инженером», прекрасно разбирающимся в конструкции станков, в специальных проблемах скорости резания и т. д. И, наконец, с наибольшей силой он «раскрылся» в аудитории учителей, где выступавшие говорили о его любимом герое — старом учителе Мартыне Мартыновиче, о его стремлении «украсить жизнь».

Остались в памяти и другие разговоры. Как-то в свободные часы, наверное 2 мая, шли мы по улице, носящей имя Александра Алексеевича Богданова. Увидев надпись на доме, Федор Васильевич обрадовался.

«Вот не забыли старика, не как у нас в Москве, — сказал он. — А ведь я его знал совсем молодого. Я тогда школьником был и видел, как он к нашей учительнице в гости приезжал. Правда, мельком это было, но беседовал с ним». В это время мы проходили мимо одного небольшого деревянного дома, окна и крылечко которого были украшены затейливым орнаментом. Федор Васильевич остановился. «Вот смотрите, — указал он нам, — творение талантливых рук. Казалось бы, чего легче — потюкал плотник топором, тяп-ляп — и готово, сдал дом, получил расчет. А ему было скучно без красоты строить, красота плотнику требовалась. И, наверное, хозяин гроша не прибавил, бывали такие скупые хрычи среди домовладельцев. А плотник сам решил, что надо улицу украсить. Обязательно в какой-нибудь вещи об этом напишу». Найдя в повести «Вольница» умельца Балберку, я сразу вспомнил этот разговор.

Пензенская поездка понравилась Федору Васильевичу. Поэтому, когда Всесоюзное бюро пропаганды литературы предложило нам — бригаде опять в том же составе — поехать в Поволжье — Горький, Куйбышев, Саратов и, возможно, Астрахань, — он согласился. И вот 23 мая мы приехали поездом в Горький. Здесь пребывание наше было очень ограниченным — всего два дня. Днем поехали в военный лагерь. Уже встреча с приехавшим за нами командиром настроила Федора Васильевича на строгий, можно сказать, торжественный лад. Немецко-фашистские войска овладели Югославией, оккупировали Грецию. Что предпримет далее неистовый фюрер, возомнивший себя вторым Наполеоном? Хотя прямого разговора у нас на эту тему не возникало, этот вопрос томил всех. Поэтому как-то по-особому, по-отечески, прозвучала речь Гладкова, обращенная к бойцам и командирам. Он вспомнил, как и сам носил, правда недолго, красноармейскую гимнастерку, когда добровольцем ушел в отряд, направленный против