Таня повторила заклинание, после чего перстень ФеофилаГроттера неохотно выбросил красную искру. Невидимая дверь, сквозь которую Таняпрошла, оказалась неприятной. Тане почудилось, будто она протискивается сквозьупругий, вздрагивающий холодец. Оказавшись с другой стороны, она невольносхватилась за волосы.

– Не бойся, Гроттерша! С твоими залысинами все впорядке. Что ж я, враг своей прическе? – сказала Гробыня.

Она стояла впереди, в полутьме. Мягкий свет лился сзади,очерчивая проем, ведущий во внутреннюю часть дома. Где-то за ее спиной,натыкаясь на стулья, грузно ходил Гуня.

– А как-нибудь по-другому устроить дверь нельзя? –спросила Таня, по-прежнему ощущая кожей прикосновение мерзкого студня.

– Это ж Лысая Гора. Ты другой двери и не захочешь,когда ночью какой-нибудь упырь будет к тебе ломиться… – лениво сказалаСклепова.

Гуне наконец удалось зажечь светильник. Таня с любопытствомогляделась. У стены располагался небольшой бар. Его стойка была выложенакрасным кирпичом. На стойке – хрустальный шар для гаданий и тут же, немного встороне, привинченный к стене гроб, служащий полкой для книг. Правда, книг нанем было гораздо меньше, чем пивных бутылок необычной формы. Но это уже,видимо, царство Гломова.

Несколько стульев с вычурными спинками, высокий трехногийтабурет с узким сиденьем, длинный стол и светильник, раскачивающийся нарастрепанной висельной веревке, дополняли картину. Ах да, еще в гостиной устены помещался большой стационарный зудильник, и тут же рядом мягкий, оченьуютный на вид кожаный диван.

– Засасывающий диванчик. Осторожнее с ним! –сказала Склепова, проследив направление Таниного взгляда.

– В смысле?

– А никакого смысла! Заснешь на нем ночью и – фьють…Засосали и сожрали. А так сидеть – сиди, – разрешила Гробыня.

Тотчас, подтверждая ее слова, на диван грузно плюхнулсяГуня, включив с пульта зудильник.

– Ща будет бокс! – сказал он радостно.

– Ну наконец-то! Теперь его долго не будет ни видно, нислышно! – сказала Гробыня и потащила Таню показывать дом. Кроме гостиной,внизу обнаружились еще две спальни, в одной из которых была установленанеобычная медная ванна, отлитая в форме половины ракушки.

– Недурно, да? – вскользь, но с явной гордостьюспросила Гробыня, заметив, что Таня с интересом разглядывает ванну.

Таня подтвердила, что недурно. Как оказалось, Склепова саманашла ванну в старом доме, который вот-вот должны были снести.

– Еле успели упереть… Хорошо, что у меня был с собойкомпактный трактор, – сказала Гробыня.

– Какой трактор? – не поняла Таня.

– Да вот он сидит, дармоед! Свалился на мою голову,изгадил молодость, опошлил юность! – Склепова небрежно кивнула нагломовскую спину. Спина осталась безучастной. Она смотрела бокс.

– Эй, Глом! О тебе говорят! Не хочешь как-нибудьпошевелиться, что-нибудь сказать? – продолжала атаковать Гробыня.

Гуня, которому она мешала смотреть зудильник, неоглядываясь, швырнул назад подушку.

Таня продолжала осматриваться.

– Необычная люстра! Мне нравится! – сказала она,разглядывая массивный деревянный круг, висевший в спальне над кроватью Гробыни.Вдоль обода в просверленных отверстиях помещались свечи, общим числом болеесотни. Свечи были вечные и негаснущие, что не мешало им чадить и капать воском.

– Ой, да я тебя умоляю! Обычное колесо! – сказалаГробыня, втайне крайне довольная.

Стоило ей об этом упомянуть, Таня вспомнила, где преждевидела такой же круг.

– А, тележное колесо! А я никак не соображу, что это!

Гробыня перестала быть крайне довольной.

– Ты уже пошутила? Смеяться можно? Тогда ха-ха! –сказала она.

– Ты это о чем?

– Тележное колесо? Проснись и пой, Гротти! С колесницыПтолемея, грека на египетском престоле, не хочешь? Если тебе что-то говорятслова «грек» и «престол», – заявила она.

Таня с сомнением взглянула на круг со спицами, однакоспорить не стала.

Обход квартиры продолжился. Гробыня то и делоостанавливалась, будто подсказывая Тане, где и чем надо восхищаться. Таняощущала себя морозом-воеводой, который обходит не свои, а чужие владения. Ейявно не хватало эмоционального градуса, чтобы в должной мере насытить тщеславиеСклеповой.

«До чего же она любит играть в «позавидуй мне!» – подумалаТаня.

Правила игры были простые. От гостя требовалось хвалить всечто угодно, хозяин же небрежно отмахивался и просил его прекратить. Однако еслигость действительно внимал мольбам и прекращал, в следующий раз его уже незвали.

– Ну все! Берлогу посмотрели, теперь можно ипоесть! – смилостивилась наконец Склепова.

Гробыня подошла к холодильнику – холодильник был зауряднойлопухоидной марки, хотя и с дюжиной пулевых дыр – и, порывшись, достала дваунылых йогурта, стеклянную банку с холодными котлетами и три рахитичныеморковки.

– Опять никто не сходил за жратвой! Ну ничего, не вдиете счастье… Посидим, потреплемся! – вздохнула Гробыня и краснымиискрами принялась бомбардировать чайник, помогая ему закипеть. – Ну кактебе наше воронье гнездышко? – спросила она у Тани.

– Впечатляет. Слушай, а как твои родители отнеслись ктому, что ты поселилась на Лысой Горе с Гуней? – спросила Таня.

Гробыня поморщилась.

– Ну… они были не в восторге. И от Лысой Горы, и отГунния в особенности. Представляешь, этот лошак, когда я его с ними знакомила,ковырял в ухе горлышком пивной бутылки! Просто убила б!.. Мама встала в стойкуи начала вопить в духе, что «мать всегда права!», но я сделала ловкий ход. Ясказала, что сама могу стать мамой не сегодня завтра, если меня не оставят впокое. В общем, родители отвяли. В сущности, им и дергаться было нечего. Пока яучилась в Тибидохсе, они видели меня месяц в году – не чаще.

– Это – да, – грустно сказала Таня, вспоминаясвоих родителей, которых ей вообще не случилось увидеть, если не считатьединственного раза, в матче со сборной вечности. Эх, папа-папа… Спасибо тебе!

Перстень Феофила ободряюще потеплел.

– Эй, Гроттерша! Ты недодала мне повиливаний хвостиком!Где восторги? Где обморок от счастья? Как квартира-то? Лучше, чем наша жалкаякаморка в Тибидохсе? – спросила Склепова, любившая получать похвалы вненормированном количестве.